Невеста трех женихов

– А я чего? Пришли добрые люди из какого-то профкома-месткома. Пойдем, говорят, мальчик, с нами (мне четырнадцать лет исполнилось). Поживешь в детдоме, сыт – одет – обут. Кончишь школу – вернешься в свою квартиру. Будешь самостоятельный человек со своей жилплощадью. Это еще в те, прежние времена было… Вернулся… А там уже железная дверь, жильцы другие… На звонок не открыли. Так ничего от мамки и не осталось. Никакой памяти. Знала б она, на что жизнь положила! Даже фоток нормальных нет у меня. Вот только, глянь.

Он достал из бумажника черно-белую фотографию для внутреннего паспорта. Фото находилось в твердой пластиковой обложечке и выглядело, как новое. На Свету пристально исподлобья смотрело скуластое мужское лицо с поджатыми губами. Волосы гладко зачесаны назад. Не разберешь – пучок, что ли, у нее был? Только по сережкам в ушах и догадаешься, что женщина. Хотя и это сейчас не доказательство…

– С тобой – одно лицо, – отметила девушка, вглядевшись в колючий взгляд умершей от непосильных трудов чужой матери.

– Все говорят. Красивая была. Коса до пояса. Песни по воскресеньям пела. Гладит белье на кухне и поет. Никакого тебе радио не надо. А как заболела, коса вся вылезла. Химией лечили. Знаешь, что такое? Тоже – казнь. Сил не остается никаких, тошнит-рвет. Жизнь не мила. И волосы вот… выпали все. Говорили – отрастут. Обещали. У других, я видел, отрастали, правда. У мамки не успели отрасти – померла. Так вот.

– А ты как потом? – И кто ее за язык тянул расспрашивать!

– А я нормально. Помогли, не пропал. В армию пошел, вернулся. Потом вот киллером стал. Это надежные деньги. Мамка говорила, что врачи, мол, везде врачи – и на воле, и в тюрьме. Всегда нужны, значит. Ну и киллер – везде киллер. Всегда пригодится, пока люди есть.

Светка захохотала. А ничего, провинциал провинциалом, а юмор черный, столичный, клево пошутил.

– Ну, и что ты ржешь, мой конь ретивый? – миролюбиво поинтересовался «киллер». – Я ж тебе всю правду сейчас и сказал. Чтобы ты знала, за кого замуж пойдешь. А чего застеснялась-то? Вот скажи, у тебя из семьи воевал кто?

Света, как загипнотизированная, кивнула. Дед у нее воевал, всю войну прошел от Москвы до Берлина. Именно прошел. Пехота – королева полей.

– Ну вот. – Больной вполне удовлетворился скупым кивком. – А что думаешь, твой, кто воевал, он что на войне делал? Ромашки на лугах собирал? Венки плел и хороводы водил? Убивал, как миленький! И еще награды, на фиг ты, получал за это, медали и ордена. Больше убил – круче наградили! Это тебе как? С убийцей-то в родстве состоять?

Ужас состоял в том, что Светка не раз об этом сама думала. Что вот, мол, деда своего она, пожалуй, любит чуть ли не сильнее всех своих родных. Ну, не сильнее, но очень-очень крепко. Любит и уважает. А он убивал. И, между прочим, когда они на эту тему говорили (она сама спросила), он сказал, что тогда не жалел: иначе нельзя, иначе тебя самого положат, а сейчас жалеет. Еще дед сказал, что это судьба. И что он защищал Отечество и будущую жизнь народа. И Светка знала, что это не пустые слова. Если б дед иначе думал, он бы остался побежденным. И если бы все его фронтовые товарищи слабину давали, их легко бы одолели. Верой в правое дело выстояли. Это она очень хорошо понимала. И убийство на войне – это другое.

– Скажешь, на войне убивать – это другое, – пациент ее словно мысли умел читать. – А откуда ты знаешь, кого сейчас жизни лишил, на войне-то? Может, у этого человека семья, дети его ждут, жена. Ведь не они его воевать послали… А я, между прочим, хорошо знаю, в кого целюсь. Ни одного бедняка мне, представь, не заказали. Странно, да? Кому нужны бедняки, убивать их? Сами передохнут… Заказывают шакалы таких же точно шакалов, которые друг у друга кусок трупа вырвать стараются. А труп знаешь чей терзают? Вроде умная, да? Ну, догадайся. Родной страны труп. Прикокошили ее – не я, заметь! И не мамка моя. И не ты. А вот эти самые шакалы. И теперь догрызают. Думаешь, я пожалею? Я в армии в горячих точках был. Нас кто жалел? Там, знаешь, как ребята умирали?

– Как? – невольно вырвалось у Светки. Она и не собиралась спрашивать, но получилось само собой, как в очень страшном сне, который не кончается никак.

– Ка-ак, – протянул гость. – Кверху каком! А вот оставят тебя без жратвы, без боеприпасов – воюй. И воюешь. Вызываешь: пришлите подмогу, еле держимся. Землю грызешь, когда на глазах твоих друг лучший кончается. И еще старается не стонать, чтоб не выдать местоположение. И ты орать не можешь. Землю жрешь, говорю… И только думаешь, как бы вокруг исхитриться побольше уложить. Чтоб выжить и пойти начальство сраное укокошить, а последнюю пулю себе. Выживаешь… И рукой потом машешь: ладно, пусть живут, нелюди предательские. Достанет их судьба. Их или выродков их. Обязательно достанет.

Рассказчик перевел дух.