Невеста трех женихов

Нет-нет! Не он! Чужое лицо! Совсем чужое лицо! Взлохмаченный, волосы почти белые – так на солнце выгорели. Нос прямой, даже с горбинкой чуть-чуть. Подбородок волевой, вперед выдвинутый, с ямочкой. Но через весь живот – по диагонали – огромный, страшно белеющий на загорелом теле шрам: его, тот самый – другого такого быть не может. Коренастый, крепкий, он шел своей походкой «качка», щурясь на солнце.

– Ге-ен! Смотри, какие у этой ноги! – нагло комментировала девка.

– Ну чего – ноги как ноги. Стройненькие. Загореть еще не успели.

– Красивей моих, да?

– Не, твои красивей, честно.

– Мне бы похудеть, чтоб были как у нее.

– Да ладно тебе!

Сомнений не было – он. Лицо другое – подумаешь! Не проблема. Пластические хирурги творят чудеса. Были бы деньги, остальное поправимо. Надо было ему и шрам убрать… Хотя кто, кроме них, этот шрам видел? А может, еще придет время, исчезнет и шрам.

К горлу Светы подступила тошнота. Казалось, запах мази Вишневского завитал в воздухе.

– Тебе плохо, Кьяра? – встревоженно спросил Марио.

– Пойдем скорее, сейчас вырвет, – еле смогла ответить Света.

Они поспешно вылезли.

Вслед неслось ликование:

– Ну, Генка, ты гений!

– А то! Я ж говорю: потопчись!

Теперь к прежним недомоганиям Светланы добавилась утренняя тошнота. Только вернувшись домой, они поняли причину.

Это заявлял о себе их будущий сын.

В ПРЕДДВЕРИИ НОВОЙ ЖИЗНИ

Все изменилось, как по мановению волшебной палочки.

Не может быть, чтобы утешение и избавление от страхов были простой случайностью. В этом видела Света особое высшее милосердие, осмысленное и благодетельное. Почему они с Марио оказались именно в том отеле? Ведь предлагал он лететь во Флориду, например. Или на Бали. Много прекрасных мест предлагал, а сошлись на Сардинии. Будто вел кто-то ее к спасительной встрече.

От чего же она спаслась? В первую очередь от тревоги, непонятно зачем напоминавшей о себе, постоянно стучавшейся в сердце. Теперь она знала: есть у «жениха» Гены своя Светка, с которой ему вполне хорошо и комфортно. Не будет он заниматься поисками своей московской спасительницы. Мало того, каким-то чутьем она догадывалась, что в Москву он больше и не сунется. Получилось ноги унести, скрыться, измениться – он и счастлив. Вполне возможно, живет где-то в Италии, бизнес какой-то имеет. Хотя… Какой бизнес, если он по-итальянски не говорит… Значит, просто живет себе барином на заработанные гонорары. Или продолжает «работать по специальности»? Тут, на чужбине. Для этой работы знание языков не требуется.

Все это на самом деле не важно, где он, чем занят, кого любит. Это все не к ней. Он сам по себе, она, к счастью, сама по себе. Поболтали и разошлись.

Света ощущала давно не испытываемое чувство свободы и легкости. Эта проблема попросту испарилась.

Еще одна радостная для нее перемена: очень сильно изменился Марио. Наверное, он и сам от себя не ожидал подобного. Узнав о беременности жены, он превратился в маленького испуганного мальчика, спрашивал поминутно, как она себя чувствует, что у нее болит, что тревожит, не нужен ли доктор. Он готов был исполнять любые ее прихоти, капризы, просьбы. Правда, прихотей особых у нее и не было. Если ей вдруг хотелось что-то съесть, это тут же покупалось. Хотелось приятных впечатлений – пожалуйста. Лишь бы будущая мать и дитя были довольны.

Занимали ее новые мысли. Только теперь стала Светлана серьезно думать, кем же станет ее ребенок – русским или итальянцем. Ей очень хотелось дружбы и полного понимания с тем, кто сейчас жил у нее под сердцем. Но возникнет ли эта дружба, если ребенок воспримет, к примеру, модель поведения Марио и его матери? Они, безусловно, любили друг друга. Но близости между мужем и его матерью не было. Болтовни, шуточек, подначек – этого она ни разу не заметила. Тепла не ощущалось – вот что главное.

Еще с трудом представлялось, что ее мальчик станет с акцентом говорить на родном языке собственной матери. Дикость какая! Или даже с презрением взглянет когда-нибудь на чью-то российскую бедность, неустроенность. Для нее воспоминание о чувстве привязанности к родной земле было связано с «Железной дорогой» Некрасова. Подарили ей в семь лет тоненькую книжечку – читай. Она и старалась… Мурашки бежали по рукам. Понимала не все. Но чувствовала – все и сразу.

Грабили нас грамотеи-десятники,
Секло начальство, давила нужда…
Все претерпели мы, Божии ратники,
Мирные дети труда![16]

Мощь насыщенного глубоким чувством поэтического слова впечаталась в детскую душу навечно, если вечна душа человеческая. Недаром, как молитву, в трудные, а иной раз – гнусные минуты, связанные с существованием на родной земле, повторяла она вновь и вновь: