Невеста в облаках или История Регины Соколовой, родившейся под знаком Весов

Этот самый Хельмут опаздывал на рейс. А когда пассажир опаздывает на рейс, для бортпроводников это кошмар. Все матерятся – экипаж, наземные службы, начальство, сами проводники, – но ждут до последнего, до «часа Х», когда «регистрация окончена», и «посадка окончена», и еще несколько минут сверху, если не все пришли. Потом, когда все последние минуты уже истекли, перекрывают переходы, задраивают люки, рассаживают пассажиров и велят пристегнуться… И вот тут наступает самое страшное: по открытому добрыми наземными службами коридору мчится с криками опаздывающий пассажир. И тогда приходится, отбивая атаки собственных пилотов, у которых ломается график и вообще все под парами, бежать навстречу такому подарку, открывать заново двери, закрывать двери, хватать багаж, ругать, проверять билет, сажать – все в последнюю секунду, когда шасси уже вот-вот оторвется от земли и все должны быть намертво впечатаны в свои кресла. Этим опаздывающим в самом прямом смысле голову хочется оторвать, но если уж он попал на рейс, то все – билет у него есть, больше ничем не накажешь. Они, наоборот, выпивку сразу требуют, чтобы успокоиться, а ты и ухаживай за ними всю дорогу, лечи их нервы. То есть они тебе нервы трепали, а ты с ними нянчишься. Так всегда. Но тут уж ничего не поделаешь, работа.

Хельмут опаздывал на рейс Санкт-Петербург – Берлин. В самолет его впихнули, несмотря даже на его сопротивление – что-то он там забыл. Он всю дорогу сидел как в воду опущенный, потому что и вправду забыл что-то важное, обронил по дороге к стойке. Кинулся было искать, но тут его прямо за руки схватили и с криками поволокли – наземным службам возврат билетов не нужен, себе дороже. Кончилось дело тем, что я его уже утешала. Худой такой белобрысый немец, с не вполне немецкой тоской в глазах – тоску я поначалу приняла за следы расстройства от потери. Мы тут все быстро превращаемся в доморощенных психологов: мало того что нас этому учили, так ведь и практиковаться много приходится, так что после месяца полетов начинает казаться, что ты про каждого пассажира все знаешь. Но тоска была, кажется, несколько иного свойства. После того как мы в течение всего полета обменивались репликами по-английски, выяснилось, что он очень неплохо говорит по-русски. Он был восточный немец, «осси». Отсюда, видимо, и тоска. И «соцстран» давно нет, и «капстраны» уже не те, а разница какая-то сохраняется, неуловимая. Одет был хорошо, держался уверенно, так что я сразу и не подумала, что он может быть восточным немцем. Пока не стало ясно, что он русский в школе учил.

Он забыл пакет с какими-то подарками. И чем-то они ему были страшно дороги, хотя я, когда услышала слово «подарок», почему-то сразу решила, что это матрешки с Горбачевым и Ельциным и переживать не из-за чего. В тот день из меня явно был плохой психолог – все слишком долго было на нервах. И работа, и Валера, и соседки утром в квартире, и общественный транспорт, и начальство, и какие-то вещи, которые почему-то нужно было кому-то передавать в Берлине и которые Валера наспех сунул мне в сумку, и не вполне свежая рыба, которую пришлось завернуть на приемке, из-за чего мы и так чуть было не взлетели позже… В общем, все не клеилось, и в важность этого его забытого пакета я отказывалась поверить. До тех пор, пока он не встал, не пошел сам ко мне в отсек (куда вообще-то пассажирам вход воспрещен) и не стал на вполне приличном русском языке, хотя и c явным напряжением, просить ему помочь.

В принципе, у нас, конечно, есть в аэропорту свой стол находок. Но он-то был не в аэропорту и не скоро мог там снова появиться. Он переживал, пакет был небольшой, мог легко потеряться, а он был измученный, смешной и со своими соломенными волосами, крупным носом и чуть ли не торчащими ушами выглядел моложе своих лет, хотя явно старше меня лет на пять-семь, если не больше, но в некоторые моменты совсем как подросток. Руки разлетаются во все стороны, походка скачущая, движения быстрые – не человек, а недоразумение, я даже не помню, чтобы видела раньше таких немцев. В общем, мне его стало жалко, и я пообещала, что сделаю, что смогу. Из Берлина прямо при нем позвонила в Пулково, попросила поискать и отложить для меня, если найдут. И дала ему свой телефон, чтобы позвонил, спросил, нашелся ли, – не мне же ему звонить. Рабочий дала, но нас же там никогда почти не бывает, все в рейсе, так что пришлось и домашний дать. На сем мы и расстались.

Пакет нашли и отдали мне. Я даже не проверяла, что там, отдала начальнику смены, и пакет лежал у него в кабинете, в шкафу, ждал немца. Немец звонил, спрашивал, радовался, что все в порядке, просил сохранить, обещал приехать… Можно было попытаться подловить меня в Берлине, но мы в этом месяце больше не летали в Берлин, а он сам сказал, что приедет по делам. И вот теперь приехал-таки. А пакет-то в Пулково, а значит, теперь в Пулково с ним тащиться.