Невеста вечности

Страшилин шарил по карманам, пока они входили в подъезд и ждали лифт.

Катя решила – черт с ним – доведу его до квартиры, нельзя, чтобы соседи видели следователя по особо важным делам в таком свинском состоянии!

– Пятый… клятый… ссссссюда, – Страшилин ткнул в сторону двери.

Он протянул Кате ключи на открытой ладони – на, бери.

Катя открыла верхний замок – тьма в передней. Она буквально втолкнула Страшилина внутрь, и он шлепнул рукой по выключателю на стене. В прихожей вспыхнул неяркий свет.

– Все, все, вы дома…

И тут что-то зашуршало, затрепыхалось, зашумело, рассекая воздух крыльями. Катя чуть не упала со страха – ей показалось, что в открытое окно квартиры попала летучая мышь. Но…

– Андрррррррррюшаааа кррррррррасавец! Опять нажжжррррррралсяяяя!

Голос – скрипучий, нечеловеческий, ехидный.

Катя увидела, как на комод у зеркала в прихожей приземлился попугай, взявшийся неизвестно откуда, из этой квартирной темноты пустых холостяцких комнат.

– Андрей Аркадьевич, ой… Птица… Ну я пошла, все, до свидани…

– Подожди, я провожу… ночь уже. – Страшилин внезапно крепко сжал ее руку.

– Никаких проблем, я сама доберусь, пустите.

– Ручку… ручку дай поцелую… не бросила, не оставила… п-п-позволь руку эту нежную поцеловать…

– Ой, да пойдите вы к черту! – В ярости Катя вырвала руку из его сильной горячей ладони. – Пойди проспись!

Она вылетела из квартиры, как пушечное ядро.

– Андрррррюшаааа кррррррррасавец! Не ррррробей! – орал полоумный попугай.

Катя захлопнула дверь. Ее душили, разрывали на части гнев и смех.

Глава 21 Евсевия

Настоятельница Высоко-Кесарийского монастыря игуменья Евсевия находилась на обследовании в институте сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева.

После анализов и исследований лечащий врач сообщил ей, что в скором времени назначит консилиум ведущих кардиохирургов. Игуменья Евсевия восприняла это внешне спокойно, но сразу же из врачебного кабинета отправилась в часовню, построенную при кардиоцентре, и погрузилась сосредоточенно в молитву.

Она горячо, истово молилась о процветании и благополучии вверенного ее заботам монастыря.

А еще она молилась о здравии. О своем здоровье.

Пожилая, очень тучная – с каждым прожитым годом, с каждым месяцем она чувствовала, как дряхлеет тело. То, что раньше казалось таким привычным, обыденным – подъем по ступенькам, прогулка, долгое стояние во время церковной службы, теперь дается с трудом и сопровождается слабостью, одышкой, болями за грудиной.

Проблемы с сердцем начались несколько лет назад. Она сделала шунтирование, однако не слишком удачно – после него относительно спокойных выпало всего-то четыре года. И вот снова встал вопрос об операции. Но теперь прибавились осложнения – не только возраст, но и диабет.

Игуменья Евсевия молилась о здоровье, о том, чтобы будущий консилиум прошел успешно и не приговорил бы ее к чему-то худшему.

Одна в пустой больничной часовне она молилась, молилась. Чтобы стало хоть чуточку полегче, чтобы сердце не прокалывало острой иглой, предупреждая о новом приступе, чтобы одышка хоть немного ослабела.

Игуменья Евсевия была очень тучной вовсе не из-за неумеренности в еде. Нет. Во время монастырских трапез с сестрами она ела всегда почти одно и то же – кашу и тушеные овощи. Всегда ограничивала себя в пище. Но вес становился все больше и больше. И виной тому была скапливающаяся в теле, в тканях, вода. Сердце работало плохо, и от этого ноги распухали, как кувалды.

Почти каждый месяц игуменья вынуждена была ездить к врачу и делать уколы лазекса, которые выгоняли избыток воды из тела.

Плоть дряхлела, старость наступала семимильными шагами.

Прожитая жизнь оставалась где-то там…

Но порой, как вот сейчас, прошлое напоминало о себе даже в молитвах. Пробивалось сквозь жаркие слова долгих молитв, как трава сквозь асфальт…

Красная ковровая дорожка, из тех, которые когда-то назывались кремлевскими…

Ноги в изящных туфлях на невысоком каблуке, такие стройные ноги с тонкими щиколотками… Никаких отеков, никаких распухших уродливых лодыжек – прекрасные ноги. Это она идет, быстро ступая по красной ковровой дорожке…

Запах духов. Это «Poison»… тогда, в восьмидесятые, этот парфюм сводил с ума…

Дверь в кабинет, обитая темной кожей, – приемная пуста, следующая дверь – и просторный кабинет.

Он стоит у окна и не слышит, как она тихо появляется на пороге.

Нет, конечно же, слышит, потому что ждет. Оттого и услан секретарь куда-то с бумагами…

Она подходит, и он заключает ее в объятия. И она обвивает его шею руками. Они уже не молоды… Да, даже в то время они уже не молоды – взрослые, солидные люди, но чувства…

Тот их поцелуй у окна в кабинете…

Красная кремлевская дорожка уходит из-под ног…

Кружится, кружится голова и мир… этот божий мир…

Игуменья Евсевия – тучная, пожилая, семидесятипятилетняя – низко склонила голову, прося прощения за все, за все. И за это тоже.

Прошлое… вся та жизнь… он…

Сейчас это лишь призрак, тень тени, по сути, уже ничто…

И если эти грешные воспоминания порой возвращаются даже во время молитв, это ничего не значит. Это уже даже не соблазн. Это все суета, прах и томление духа.