Невеста вечности

– И тут я увидела его на полу в луже крови, – Евсевия поднесла руку к глазам, – Господь мой милостивый… я сразу поняла – самое худшее произошло. То, чего я так боялась… И я сама испугалась. Я испугалась, что подумают на меня, обвинят меня. Как я оправдаюсь, что оказалась вечером в его доме… Узнают о нашем прошлом, все раскопают… А я монахиня, я настоятельница, за мной монастырь, его честь, его доброе имя. И я решила, что надо спасаться. Я была в панике. Я хотела сделать так, чтобы мой водитель решил, что Уфимцев жив, когда я его покидаю. И я включила телевизор громко.

– Вы включили телевизор?! – Страшилин даже снял очки, словно это они мешали ему слушать и понимать. – В тот момент в доме рядом с трупом вы включили телевизор? Зачем?

– Я не знала, что делать. Решила – мой шофер подумает – раз смотрит телевизор, значит, все в порядке. Значит, живой-здоровый. – Евсевия покачала головой. – В доме пахло горелым, чадил камин. Надо было вызвать полицию… Но я решила просто уйти, сбежать из этого дома. Там, на полу, я увидела… он успел написать одно слово… И оно все расставило по своим местам.

– Уфимцев, умирая, пытался написать слово «матушка», – сказал Страшилин. – Он указывал на вас, мать настоятельница. И не сан ваш духовный он имел в виду. Нет. Он имел в виду ваше прежнее прозвище в административном отделе ЦК, где вы на должности референта выполняли роль его тайного советника. Без ваших советов он, которого в ЦК за глаза звали «Батюшкой», не давал одобрения на назначения кандидатов на высокие государственные посты. Он вас слушался, вы имели на него неограниченное влияние, как любовница. И это вас в отделе ЦК прозвали за глаза «Матушкой».

– Вы ошибаетесь. Так звали не меня.

– Так звали вас.

– Нет, – игуменья Евсевия покачала головой. – Это сейчас в монастыре и в миру называют меня «матушка». А в те времена… в те времена, когда мы работали в ЦК, «Матушкой» звали не меня.

– А кого? – не выдержала Катя.

Она уже не могла больше выносить этот изматывающий допрос, она жаждала правды!

– Такое прозвище носил референт Уфимцева. Он, именно он и был его постоянным советником. Он собирал всю информацию о кандидатах. Он все и всех знал. И он никогда не ошибался. Поэтому Илья слушался его и делал так, как они решали вместе, вдвоем. И хотя мы любили друг друга, я никогда не имела на Илью в служебных делах такого влияния, как он – референт и советчик.

– Кто? – спросил Страшилин.

– Горлов.

– Горлов??

– Он самый… Аристарх, – Евсевия покачала головой, – «Матушка»…

– Я вам не верю, – Страшилин встал со стула.

– Я говорю чистую правду. – Игуменья Евсевия, нет, Алла Никульшина наклонилась к столику и достала из нижнего ящика черную дамскую сумку, порылась в ней и протянула Кате, не Страшилину, старую записную книжку. – Тут много телефонов, красным фломастером помечены все мои прежние мирские контакты… Связи, пошлое слово, не к лицу сейчас говорить о связях, – но здесь все наши, прежние, кто еще жив, кто работал. Порой звонят мне, просят похлопотать. Звоните, спросите их – они вам ответят, кого в административном отделе звали «Матушка».

– Но Горлов же не там работал, – воскликнула Катя, забирая книжку. – Он назвал совсем другой отдел и…

Она взглянула на игуменью Евсевию.

– Что же это, он солгал нам?