Невеста зверя (сборник)

Отец был прав. Старушка выглядела плохо. Ей было тринадцать, и из них лет десять она каждое лето приносила по теленку. Теперь я смотрела на нее и понимала, каким эгоизмом с моей стороны было то, что я принудила отца оставить ее в живых. Ромашка лежала на земле в своем стойле, сложив ноги под собой, как королева на паланкине, глаза ее были полузакрыты ресницами, длинными, словно у красивой женщины. «Старушка, – позвала я. – Ну, как ты?» Она взглянула на меня, жуя жвачку, и улыбнулась. Да, коровы умеют улыбаться. И как люди этого не замечают? Кошки умеют улыбаться, собаки умеют, и коровы тоже. Просто это не сразу видно, и смотреть надо очень внимательно. Не нужно ожидать человеческой улыбки: у зверей она другая. Надо научиться видеть в звере его самого, и только после этого он даст вам разглядеть свою улыбку. Улыбка Ромашки была теплой, но короткой. Даже это приветствие, похоже, смертельно ее утомило.

Я погладила ее, почистила щеткой, взяла на ладонь патоки и дала ей облизать. Мне нравилось чувствовать ее шершавый язык. Иногда я думала, что, если психология мне не подойдет, надо будет заняться ветеринарией. Но тогда мне придется привыкнуть к смерти, смириться с тем, что иногда приходится помогать животным умирать. Глядя на Ромашку, я понимала, что это мне не под силу. Если бы я только могла своей волей заставлять себя так же, как других.

Когда я ушла из коровника, отец уже сидел в тракторе и протягивал мне посуду.

– Ну, я поехал, разбросаю следующую партию, – сказал он и завел мотор.

Ему не надо было ничего больше говорить о Ромашке. Он знал, я поняла, что он имеет в виду. Настанет день, когда мне придется ее отпустить. Но об этом мне еще предстояло подумать. Я пока была не готова.

* * *

На следующий день я опять пошла на пруд, но увидела, что Тристан и Томми уже там расположились. Томми принес с собой радиоприемник и поставил его на мостки: из него лилась классическая музыка, пока мой брат что-то набрасывал в своем альбоме. Тристан подплыл к нему, выглянул из воды, держась за мостки, поцеловал Томми и нырнул обратно. Я попыталась разглядеть, есть ли у него ниже талии чешуя, но он уплыл слишком быстро.

– Эй! – крикнул Томми. – Ты мне весь набросок закапал, кит ты эдакий! Думаешь, ты у себя, в морском мире?

Я засмеялась – Томми и Тристан обернулись на меня, вытаращив глаза и раскрыв рты, словно мое присутствие неприятно их поразило.

– Мег! – крикнул Тристан из пруда, помахав рукой. – Ты давно здесь? Мы не слышали, как ты пришла.

– И минуты не прошло, – сказала я, ступая на мостки, потом передвинула радио Томми и расстелила свое полотенце, чтобы лечь рядом с ним. – Надо тебе приучиться не мешать ему, когда он работает, – добавила я. – Томми перфекционист, знаешь ли.

– Потому я и мешаю. – Тристан засмеялся. – Должен же кто-то следить за тем, чтобы его картины были ближе к жизни. Ничто не совершенно, верно ведь, Томми?

– Но близко к совершенству, – ответил тот.

– Что ты рисуешь? – спросила я, и он сразу же перевернул страницу и начал делать новый набросок.

– Это не важно, – сказал он, покрывая лист серыми и черными штрихами. – Тристан все равно уже это испортил.

– Но мне нужно было поцеловать тебя, – заявил Тристан, подплывая поближе.

– Вечно тебе нужно меня целовать, – пробурчал Томми.

– Ну, да, – признал Тристан. – Разве меня можно за это упрекнуть?

Я закатила глаза и открыла книгу.

– Мег, – обратился ко мне Томми через несколько минут, когда Тристан исчез в глубинах пруда и с радостной улыбкой вынырнул на другой стороне. – Помнишь, что я говорил об одолжении, которое жду от тебя, мамы и папы?

– Да.

– Я начну работать завтра, так что не надо больше вот так появляться без предупреждения, ладно?

Я отложила книгу и посмотрела на него. Он говорил серьезно. Никакой шутки за этой сурово высказанной просьбой не последовало.

– Ладно, – ответила я с некоторой обидой. Мне не нравилось, когда Томми говорил со мной таким тоном, да еще и не в шутку, а взаправду.

Не прошло и часа, как я дочитала книгу и встала, чтобы уйти. Томми вскинул взгляд, когда я наклонилась, чтобы подобрать полотенце, и я увидела, что рот его открылся – он хотел что-то сказать мне, напомнить, или, хуже того, попросить поверить тому, что он сказал вчера о Тристане. И я заглянула в его глаза и схватила эту мысль, прежде чем она превратилась в слова. Она яростно вырывалась из моей хватки, билась, словно рыба, попавшаяся на удочку. Но я победила. Я сжала ее в цепких пальцах своей воли, и Томми вернулся к своему наброску, не проронив ни слова.

* * *