Невестка слепого барона (СИ)

— Гибель невесты накануне свадьбы могла испортить репутацию моего монастыря. Это был отвратительный и глупый поступок, и прощения тебе не будет. Ты в гордыне своей решила, что лучше Господа знаешь, какой крест тебе нести по силам. Ты готова была погубить и свою бессмертную душу, и судьбы сестер этой святой обители. После вечерней молитвы ты будешь оставаться в часовне и отбивать земные поклоны. Триста каждый день. Ты поняла меня, Клэр?

Я смотрела не на нее, боясь даже моргнуть. Эта женщина завораживала меня, как факир со своей дудочкой змею. Даже мерное сухое постукивание пальца по металлу креста вызывало у меня оторопь. Да еще и речь свою она произнесла почти в такт этим негромким звукам.

Видя, что я молчу и не произношу ни слова, она удовлетворенно кивнула головой и, резко встав, покинула комнату. Ходила она, кстати, совершенно бесшумно. А я осталась в полной растерянности, пытаясь сгрести в одну кучу мысли и странное ощущение реальности этого мира. Совершенно чужого мира.

Вот стены. Обычные беленые стены, какие на старых дачах иногда бывают. Это не краска, а именно побелка, чуть пожелтевшая от старости. На стене висит крест. Большой грубо вырезанный из тёмного дерева крест. Только в отличие от обычного христианского, верхняя часть упирается в деревянный шар размером с мой кулак. У старухи на груди был тоже с шаром.

Из положения лежа я вижу только сводчатый потолок и кусок деревянной некрашеной двери. А под потолком нет люстры. Нет лампочки. Нет бра на стене. Вообще нет ничего, что могло бы освещать комнату.

Сажусь медленно, аккуратно, стараясь не обращать внимание на слабость, боль и тошноту. Мир вокруг плывет и теряет четкость. Это просто у меня кружится голова…

Узкая комната. Одно небольшое окно: стрельчатое, забранное массивной решеткой. У окна маленький стол из посеревшего от времени дерева и два табурета. Такие можно увидеть в фильмах про военные времена.

На полу из широких каменных плит, шершавых и неровных даже на взгляд, аккуратно стоят деревянные сланцы. Больше не представляю, как можно назвать такую обувь. Перемычка из кожаного шнура, а подошвы из настоящего дерева. Сланцы не новые: их явно долго носили, и на дереве четко отпечатались следы узких ступней. Два неуклюжих топчана с толстыми ножками. На одном из них я и сижу сейчас. Серое белье. Серое не от грязи – пахнет от него травой. Просто ткань такая странная…

Ощупываю накрывавшую меня простыню, подношу поближе к глазам. Непропряды, разная толщина нитей… Как будто и не машина ткала, а в каком-нибудь экопоселении на сувениры такую изготовили. Рука дрожит. Я еще очень слаба и потому бросаю полотно, продолжая осматриваться…

Только вот взгляд непроизвольно возвращается к руке, отбросившей ткань. Тонкая девичья рука, чуть смугловатая и сильно ободранная от локтя до запястья. Ссадина совсем свежая, даже чуть сочится сукровицей. Совершенно чужая рука, которая, как ни странно, слушается меня…

Глава 2

Вряд ли я потеряла сознание. Скорее, просто задремала ненадолго. Очнулась оттого, что по комнате процокали деревянные подошвы, и надо мной заботливо склонилась женщина лет двадцати пяти-тридцати. В черном монашеском одеянии, но с головным убором, гораздо менее помпезным, чем у настоятельницы. На этой был просто белый платок, схваченный под подбородком крупной деревянной бусиной. Он так плотно прилегал к лицу, что оно казалось треугольным.

— Ну что, девочка? Пришла в себя? Может быть, пить хочешь или еще чего?

Пить я действительно хотела, но когда открыла рот, чтобы сказать «да», вместо привычного слова вырвалось чтото странное:

— Айо… — рот я захлопнула мгновенно, просто от неожиданности. Но то, что я свободно произнесла местное «да», напугало меня довольно сильно.

Женщина-монашка ничего странного в моем поведении не обнаружила. Напротив, ответу она обрадовалась и, пробормотав: «Сейчас-сейчас, потерпи», торопливо ушла, цокая по полу деревяшками. Вернулась она через несколько минут, принеся с собой кувшин чуть теплого травяного чая и большую кружку, из которой и напоила меня, предварительно усадив.

Я совершенно не понимала, что нужно делать и говорить, но почему-то абсолютно не было желания задавать провокационные вопросы. Как-то я уже внутренне смирилась с мыслью, что в этом месте не стоит спрашивать, как я сюда попала, можно ли мне получить мобильный телефон, чтобы позвонить, и когда будет ближайший рейсовый автобус до Черемушек. Если хоть как-то еще можно было логически объяснить и беленые стены, и необычный крест, и всех этих незнакомых женщин, то вот уж молодое и совершенно чужое мне тело ни в какую логику не укладывалось.

Если сразу после ухода преподобной матери я еще подозревала некий розыгрыш, хотя даже представить не могла, кому бы захотелось меня так обмануть, то после того, как рассмотрела доступные мне части тела: чужие худенькие руки, стройные и очень молодые ножки, а также потрогала совершенно роскошные по густоте волосы, свернутые небрежной улиткой на затылке, сомнения меня покинули.