Невезучие

Но Лиззи четко знала – тот, чей лучезарный образ еще витал в замковых покоях, являлся ее богоданным избранником, завещанным самой судьбой. Невзирая на щит из каменных стен, ныне скрывающих его прекрасные добрые глаза и улыбчивые губы, она ощущала – юноши лучше него нет в целом свете. Девушка робко потянулась, мысленно пробивая толстые стены глухого каменного мешка, и ласково прикоснулась к его израненным разуму и плоти, утешая и согревая храброго страдальца. Такого же непоколебимого, как и она сама. Его выдержка и смелость ничуть не удивили юную волшебницу. Ведь это был он – истинный наследник древнего рода эйсенских эмпиров, он – последний маркграф и владыка, он – ее мечта и радость, он – Вольдемар дер-Сольен. И еще Лиззи понимала, что он умирает… Рыдая от жалости, она гордо отказала искусителю – всеми фибрами своей возмущенно трепещущей души клянясь до последнего предсмертного вздоха, до последней капли крови защищать молодого эмпира, служа ему верой и правдой!

Но сейчас ее, избитую и покачивающуюся от голода, опутали пропитанными заговорами веревками, мешающими колдовать, а затем впихнули в водруженную на телегу клетку. Зорган бросил на девушку последний холодный взгляд и злорадно усмехнулся.

– Решай, ведьма, – холодный голос виконта не выражал ничего, – у тебя остался последний шанс! Либо ты со мной, либо, – изверг криво усмехнулся, – взойдешь на костер! Поняла?

В ответ Лиззи непокорно вскинула голову, превозмогая болезненные уколы в висках, мучительно прищурилась, разглядела бледное пятно холеного мужского лица и плюнула в него…

Прошлогодний снег закончился… Вольдемар печально улыбнулся разбитыми губами и медленно перекатился на бок, стараясь не потревожить истерзанные мышцы, ноющие однообразно-надоедливой болью. Бесполезно – на его теле практически не осталось живого места, потому что все оно стало единой незаживающей раной. Впрочем, он давно уже привык к страданиям плоти, но страдания души доставляли несравнимо большие мучения. Сколько времени провел он в этом мрачном застенке – три дня, пять, неделю, месяц?.. Вольдемар сбился со счета, утратив ощущение дня и ночи. Последним его утешением оставался холмик прошлогоднего снега, медленно проседающий под теплом умирающего тела. Но теперь растаял и он… Это могло означать только одно – срок земного существования Вольдемара истек, настала пора умирать!

«В конце концов, это же так естественно, – отвлеченно утешал себя эмпир, неподвижно лежа не спине и пристально вглядываясь в серое пятно света, расплывающееся высоко над головой. Крохотный кусочек свободы, доступный пусть не телу, так хотя бы разуму… – Ведь проходит все: молодость, любовь, счастье. Значит, жизнь каждого человека тоже должна рано или поздно заканчиваться. Жаль только, что моя закончится столь мерзким образом…»

А что есть смерть в масштабах бытия?
Мы живы – миг. Но миг – и нас не стало…
Лишь мудрости, над вечностью паря,
Грустить о жизни как-то не пристало…

Мы все живем – кто как, а кто – никак,
Одни душой, другие – плоти для…
Ведь для одних душа – нелепый знак,
А для других – вершина бытия…

Строчки, такие проникновенные и уместные, сложились сами собой, и Вольдемар ощутил острое разочарование, оттого что не имеет возможности их записать.

– Я запомню твое чудесное стихотворение! – неожиданно шепнул нежный девичий голос. – Я друг, и я уже рядом…

– Кто ты?! – отчаянно выкрикнул узник, широко распахивая полуослепшие от темноты глаза. – Где ты?!

Ответа не последовало, но что-то теплое и мимолетное вскользь коснулось его израненного лица, даря успокоение и облегчение. Вольдемар застонал от неописуемого блаженства и радости преодоленного одиночества. Он понял, что жизнь еще не покинула его окончательно, и безудержно захотел любить, дышать, бороться…

– Я жив! – ликующе закричал он. – Вам меня не сломить!

– Глянь, эта сволочь еще и орет! – Серый круг наверху перечеркнула яркая вспышка света. – Щаз мы тебя оттуда вытащим, подлый отцеубийца, да кое-чем рот заткнем! – угрожающе пообещал грубый голос, и в камеру опустился острый железный крюк, привязанный к крепкой веревке.

Ржавое орудие тяжело упало на бок Вольдемара, впиваясь под ребро. Юноша вскрикнул, а затем прикусил губу от чудовищной боли, когда его начали поднимать со дна каменного мешка, попутно разрывая мышцы и ломая кости. Наконец пытка прекратилась. Эмпир лежал на полу и слезящимися глазами рассматривал двух тюремщиков, стоявших над ним с факелами в руках.

– Ну и воняет же он него! – брезгливо сморщился первый – дюжий, наголо обритый крепыш. – Никогда прежде не подозревал, что от благородного может смердеть, почище чем от простолюдина!

– А мы его помоем! – визгливо гоготнул второй и вылил на юношу ведро ледяной воды.