Невидимая брань (издательство «ДАРЪ»)

О Боге говори со всем расположением, особенно о Его любви и благости, однако ж со страхом, помышляя, как бы не погрешить и в этом, сказав что о Божественном небоголепно и смутив простые сердца слышащих. Поэтому люби более внимать беседам об этом других, слагая их слова во внутреннейшие хранилища своего сердца.

Когда же говорят о чем-нибудь другом, то только звук голоса приражается к слуху твоему, а не мысль к уму, который пусть стоит непоколеблемо устремленным к Богу. Даже и тогда, когда нужно бывает выслушать говорящего о чем-то, чтобы понять, в чем дело и дать должный ответ, и тогда не забывай между речью слышимой и говоримой обращать око ума к небесам, где Бог твой, помышляя притом о Его величии и о том, что Он не сводит с тебя ока Своего и взирает на тебя то благоволительно, то неблаговолительно, соответственно тому, что бывает в помышлениях сердца твоего, в твоих речах, движениях и делах.

Когда нужно тебе говорить, наперед хорошо рассуди о том, что высказать приходит на сердце твое, прежде чем перейдет то на язык твой; и найдешь, что многое из этого таково, что ему гораздо лучше не исходить из уст твоих. Но при этом знай, что и из того, что высказать кажется тебе делом хорошим, иному гораздо лучше оставаться похороненным в гробе молчания. Об этом иной раз ты сам узнаешь тотчас по окончании беседы.

Молчание – великая сила в деле нашей невидимой брани и верная надежда на одержание победы. Молчание очень любезно тому, кто не надеется на себя, а надеется на одного Бога. Оно – блюстительница священной молитвы и дивная помощница при упражнении в добродетелях, а вместе и признак духовной мудрости. Св. Исаак говорит, что «хранение языка не только заставляет ум воспрянуть к Богу, но и в делах явных, совершаемых телом, втайне доставляет великую силу к совершению их. Оно просвещает и в сокровенном делании, если только кто соблюдает молчание с ведением» («Добротолюбие» в рус. пер., сл. 31, с. 208). В другом месте он так восхваляет его: «Когда на одну сторону положишь все дела этого жития – отшельнического, а на другую – молчание, тогда найдешь, что оно перевешивает на весах. Много есть добрых для нас советов; но когда сблизится кто с молчанием, излишним для него будет делание хранения их» («Добротолюбие», сл. 41, с. 251). В другом еще месте называет он молчание «таинством будущего века»; слова же, говорит, – это «орудие этого мира» (там же, сл. 42, с. 263). Святой же Варсонуфий ставит его выше богословствования, говоря: «Если ты и едва-едва не богословствуешь, то знай, что молчание более достойно удивления и славы» (там же, отв. 36). Почему хотя и бывает, что один молчит, потому что не имеет что сказать, а другой потому, что ждет удобного времени для своего слова (см. Сир. 20, 6), третий же по другим каким причинам, «ради славы человеческой, или по ревности об этой добродетели молчания, или потому, что держит сокровенное в сердце собеседование с Богом, от которого не хочет отойти внимание его ума» (св. Исаак, сл. 76, с. 546), но вообще можно сказать, что кто молчалив, тот показывает себя благоразумным и мудрым (см. Сир. 19, 28; 20, 5).

К тому, чтобы навыкнуть молчанию, укажу тебе одно самое прямое и простое средство: берись за это дело – и само дело будет и научать тебя, как его делать, и помогать в этом. Для поддержания же усердия к такому труду почаще размышляй о пагубных следствиях безразборной говорливости и спасительных следствиях благоразумного молчания. Когда же дойдешь до вкушений спасительных плодов молчания, тогда не потребуется более для тебя в этом отношении никаких уроков.

Глава двадцать шестая Как исправлять воображение и память

Сказав об управлении внешними чувствами, следует нам сказать теперь и о том, как управляться с воображением и памятью; потому что, и по мнению всех почти философов, воображение и память – это не что иное, как отпечатление всех тех чувственных предметов, которые мы видели, слышали, обоняли, вкушали, осязали. Можно сказать, что воображение и память – это одно внутреннее общее чувство, которое воображает и помнит все, что внешним пяти чувствам пришлось прежде того перечувствовать. И некоторым образом внешние чувства и чувственные предметы походят на печать, а воображение на отпечатление печати.

Даны же нам воображение и память для того, чтобы мы пользовались их услугами, когда внешние наши чувства покоятся и мы не имеем перед собой тех чувственных предметов, которые прошли через наши чувства и отпечатлелись в них (воображении и памяти). Не имея возможности всегда иметь перед собой предметы, нами виденные, слышанные, вкушенные, обонянные и осязанные, мы вызываем их перед своим сознанием посредством воображения и памяти, в которых они отпечатлелись, и таким образом рассматриваем их и обсуждаем, как бы они и внешне присущи были нам.