Невидимая девочка и другие истории

«Почему они ничего не говорят? — нервно подумал папа. — Они что, меня не слышат или считают, что я смешон?»

Он протянул лапу и издал любезный вопросительный звук, но хаттифнаты не шевельнулись. Их глаза постепенно желтели, вбирая цвет неба.

Папа опустил лапу и отвесил неловкий поклон.

Хаттифнаты тут же встали и тоже поклонились, очень торжественно и все трое одновременно.

— Спасибо, — сказал папа.

Он больше не пытался ничего объяснять, а просто сел в лодку и оттолкнулся от берега. Небо было такое же пламенеюще-жёлтое, как в тот далёкий день. Лавируя против ветра, лодка медленно вышла в море.

Муми-папа никогда ещё не был так спокоен и доволен всем вокруг. Не нужно было ничего говорить или объяснять, ни себе, ни другим. Он просто сидел, смотрел на горизонт и слушал, как под лодкой хлюпают волны.

Когда берег исчез, над морем встала луна, жёлтая и круглая, как шар. Папа в жизни не видел такой большой и такой одинокой луны. И не представлял, что море может быть таким огромным и безупречным, каким он увидел его сейчас.

Муми-папа вдруг подумал, что в мире нет ничего настоящего и бесспорного, кроме луны, моря и лодки с тремя молчаливыми хаттифнатами.

И ещё, конечно, горизонта, сулящего ему восхитительные приключения и безымянные тайны — теперь, когда он наконец обрёл свободу.

Муми-папа решил, что будет безмолвен и загадочен, как хаттифнат. Того, кто не болтает попусту, все уважают. Думают, раз ты молчишь, то много знаешь и живёшь страшно увлекательной жизнью.

Папа посмотрел на хаттифната, сидевшего у руля в свете луны. Ему захотелось как-то поддержать его, выразить солидарность, что ли. Но папа решил промолчать. Да и не шло ему в голову ничего, как бы это сказать… ничего хорошего.

Что там говорила о хаттифнатах Мюмла? Как-то раз весной, за обедом, она обмолвилась, что они, дескать, живут разгульной жизнью. А Муми-мама ответила: «Ну что за ерунда», а Мю ужасно заинтересовалась и потребовала, чтобы ей немедленно объяснили, что это такое. Но кажется, никто толком не знал, как это — жить разгульной жизнью. Наверное, это значит быть диким и свободным в самом широком смысле.

Мама добавила тогда, что едва ли жить разгульной жизнью так уж весело, но у папы на этот счёт были сомнения. «Это как-то связано с электричеством, — уверенно заявила Мюмла. — А ещё они умеют читать чужие мысли, а это некрасиво». И разговор свернул в другое русло.

Папа быстро взглянул на хаттифнатов. Их лапки опять задвигались. «Какой ужас, — подумал он. — Уж не читают ли они своими лапами мои мысли? Вдруг они обиделись?..» Папа стал судорожно причёсывать свои мысли, наводить в них порядок, стараясь забыть всё, что он когда-либо слышал о хаттифнатах, но это оказалось не так-то просто. Сейчас он ни о чём, кроме них, думать не мог. Жаль, поговорить нельзя — ведь это так хорошо отвлекает от размышлений.

Отбросить большие опасные мысли, сосредоточиться на маленьких и безобидных? Но это тоже ничего не даст: чего доброго, хаттифнаты решат, что ошиблись в нём, что он — самый обыкновенный верандный папа…

Муми-папа усиленно всматривался в даль, где на лунной дорожке проступили очертания маленькой чёрной скалы.

Он старался думать попроще: вот остров в море, вот луна над островом, луна плывёт в море — угольно-чёрном, жёлтом, тёмно-синем. И так он думал, пока совсем не успокоился, а хаттифнаты не перестали наконец размахивать своими лапками.

Остров был маленький, но очень высокий.

Тёмный и горбатый, он походил на голову какого-нибудь крупного морского змея.

— Причаливаем? — полюбопытствовал папа.

Хаттифнаты не ответили. Они снесли на берег канат с якорем и закрепили его в расщелине. Не обращая внимания на папу, они полезли наверх. Они водили носами, принюхивались, кланялись, махали лапами, что, очевидно, было частью некоего тайного плана, в который Муми-папу посвящать не собирались.

— Ну и пожалуйста, — оскорбился папа, вылез из лодки и пошёл за ними. — Я только спросил, причаливаем ли мы, хотя, конечно, и сам вижу, что причаливаем, но разве трудно ответить? Хоть намёком, чтобы я не чувствовал, что путешествую в одиночестве. — Но папа сказал это очень тихо, сам себе.

Скала была отвесная и скользкая. Это был недружелюбный остров, который ясно давал понять, что ему никто не нужен. Здесь не росло ни цветов, ни мха, вообще ничего, — злобно насупившись, он просто торчал из моря.

Вдруг папа заметил кое-что жутко неприятное и странное. Под ногами было полным-полно красных пауков. Крошечные, но бесчисленные, они живым красным ковром кишели на чёрной скале.

Ни один паук не сидел на месте, все носились как угорелые, и казалось, что весь остров шевелится и куда-то ползёт в лунном свете.

Это было так гадко, что у папы на миг помутнело в глазах.

Он переступал с ноги на ногу, потом поднял и хорошенько отряхнул хвост. Он озирался в поисках малейшего пятачка, не занятого красными пауками, но такого места не было.

— Мне бы не хотелось вас раздавить, — бормотал папа. — О небо, почему я не остался в лодке!.. Их слишком много, и все одного вида — это противоестественно… все одинаковые…