Невидимая птица

Те, которых не осудят,
но кто долго ждут суда.
Те, кого под утро будят
мартовские холода.

Те, кто убивает время –
– за минутами года –
оттого что не хватает
краткой жизни на земле.
Те, кто сеют правды семя,
привыкая жить во зле.

Кто взаимности не знает
и, прощая все измены,
грустно любит – за двоих.
Кто не помнит перемены
и годами видит то же
небо, левый берег Сены…

Те, кто кажется моложе
современников своих,
но которых в белом зале
ждет за ширмою кровать…

Те, которым на вокзале
стыдно счастья пожелать.

«Вечером весенним и морозным…»

Вечером весенним и морозным
почему-то призрачным и грозным
показался Северный вокзал.
Каждый на прощание сказал
то, что полагается сказать,
что исчезнет с дымом паровозным.
Возникали в памяти опять
все полузабытые приметы.
Страшными казались все предметы
в мутном свете пестрых фонарей.
И хотелось всем, чтобы скорей
наступил конец…

Что-то дрогнуло в другом конце перрона.
Легкий треск закрывшихся дверей,
и в тумане из окон вагона
пятна лиц, платков, улыбок, рук…
Поезд тронулся лениво, еле-еле,
под знакомый монотонный стук.
И казалось, что в железном теле
бьется сердце всех земных разлук,
всех переселений, всех изгнаний,
всех отъездов – навсегда, на срок.

Оборвав взволнованный поток
просьб, невыполнимых обещаний
резко, близко прозвучал свисток.
Вот оно: конец.

«Я жду тебя – я чуда жду…»

Я жду тебя – я чуда жду.
Я, словно обновляясь в боли,
живу в отчетливом бреду,
где много памяти и воли.

Где столько вечеров свободных
и суеты в дневных делах…

В итоге всех тревог бесплодных
все тот же нестерпимый страх
разлуки новой, возвращенья –
вся мука близости непрочной.

Как верен горю человек,
как страстно ищет воплощенья
любовь поэтов и калек…

Но платонически-порочной
она останется навек.

«На кладбище уже почти весна…»

Памяти Д. Л. Гликберга

На кладбище уже почти весна,
а на земле у вырытой могилы
лежат венки из жарких зимних роз,
и странная – как ночью – тишина.

Мы, отзываясь на чужое горе,
хороним мир отцов, родной и милый,
доверчиво не сдерживая слез.

О чем же было волноваться, споря,
к чему стремиться столько долгих лет,
когда так ясно: смысла жизни нет,
как нету смысла воздуха и моря.
Есть времени законное теченье.
Есть смерть-разлука. Замкнутость могил.

И есть непостижимость воскресенья
даже для тех, кто верит, и любил.

«Что в том, что мне бывало тяжело…»