Невидимки

На мгновение я решаю, что она шутит — или что «конь» на самом деле означает что-то еще, — но выясняется, что нет. У нее на самом деле есть конь — свой собственный конь, с ума сойти! — в конюшне на заднем дворе. Там есть электричество, вода и отопление. Стены выложены узкими желтыми кирпичами, а пол — голубоватыми. По моим меркам, это настоящий дворец. В лошадях я не слишком разбираюсь, хотя Кэти, похоже, считает, что должен. Но я и так вижу, что это великолепное животное — чистокровный рысак — или как там они называются — по имени Субадар («Капитан» на языке хиндустани, если верить Кэти), «носитель шампанского гена», не знаю уж, что это значит. Взгляд его больших темных глаз кажется по-настоящему разумным. На улицу Кэти вывела меня за руку, хотя, когда мы пришли на конюшню, мою руку она отпустила. Я все гадаю, поцелует она меня опять или нет, — о том, чтобы попытаться поцеловать ее самому, я даже не думаю, она ведь богачка, начнет еще кричать. Впрочем, вместо этого она обнимает коня за шею и принимается поглаживать и целовать его так самозабвенно, что мне становится завидно. Она нашептывает ему какие-то ласковые словечки, трется губами о шелковистую золотисто-коричневую шкуру.

— Потрогай нос, такой мягкий, — говорит мне она.

И я послушно глажу коня, не сводя глаз с Кэти и чувствуя, как меня снова захлестывает волна желания. Нелепо и стыдно.

Я не настолько глуп, чтобы возомнить, будто Кэти Уильямс теперь моя подружка. Чтобы вообразить такое, надо быть полным придурком. Зуб даю, завтра в школе она будет, как обычно, проходить мимо меня, словно я пустое место. Но сейчас мы здесь, гладим роскошную каштановую шкуру ее коня. Это так здорово, как будто магнетические потоки разбегаются по конскому телу, перетекают из моей ладони в ладонь Кэти и обратно, отзываясь во мне дрожью восхитительного возбуждения. Я не могу оторвать руку от конской шеи, и Кэти тоже не может. Мы накрепко связаны этим. Конь поглядывает на нас невозмутимо, но понимающе. Быть может, это никогда больше не повторится, но мне хочется запомнить этот миг. Это ощущение.

В голове у меня проносится мысль: ну надо же, ее конь живет в лучших условиях, чем я. Однако это кажется вполне справедливым, потому что Субадар настоящий лошадиный принц. И тут я вспоминаю, который теперь час, то есть который теперь час должен быть. Уже почти стемнело. Мама понятия не имеет, где я. Она будет волноваться. Внутри у меня все холодеет. А вдруг все вовсе не так здорово? Как такое вообще могло прийти мне на ум? Это неправильно. Этого не должно было случиться. Это же Кэти Уильямс, не кто-нибудь… Наверное, за мной уже едет полиция!

— Пойду я, пожалуй. Мама волнуется… Я сказал, что скоро вернусь.

Я не могу смотреть Кэти в глаза. Даже конь поворачивает голову и глядит на меня с таким видом, как будто я сделал что-то ужасно плохое и глупое.

— Ну ладно.

Кэти отнимает ладонь от шеи Субадара, разрывая цепь. Магнетический поток останавливается, и я внезапно чувствую себя так, словно из меня выпустили воздух. Судя по интонации Кэти, я, видимо, упустил лучший шанс в жизни.

Глава муниципального совета нехотя соглашается отвезти меня домой, на этот раз в другой машине, с синим салоном. Хорошо хоть я успел обсохнуть. Кэти небрежно машет мне рукой на прощание и скрывается на втором этаже, оставив нас наедине. Я не свожу с нее глаз, но она на меня не смотрит. Ни жгучего взгляда из-под полуопущенных век, ни обещаний, ни пожатия руки украдкой. Как возьмет сейчас мистер Уильямс, как завезет меня куда-нибудь в лес и убьет там.

— Значит, ты живешь на Иствик-роуд? — спрашивает он отрывисто.

Должно быть, миссис Уильямс сказала ему, что я цыган. С лихорадочно бьющимся сердцем я жду продолжения. (Она сама это начала! Я ни единым мускулом не шевельнул — ну, во всяком случае, добровольно…) Но никакого продолжения не следует. Он расспрашивает меня о жизни на муниципальной стоянке и на частной стоянке. Видимо, у него это профессиональный интерес. Я выдавливаю из себя какой-то ответ, но не могу рассказать ему, что это такое на самом деле. Думаю, ему не слишком интересно это знать.

— И почему вы оттуда уехали?

— Там не было места. Это был не наш участок. Мы просто снимали его у хозяев, пока они были в отъезде.

— Вот как? Вообще-то, знаешь ли, они не имеют права его сдавать.

Это всем нам прекрасно известно, но почему нельзя уехать куда-то на лето, если у тебя есть трейлер с колесами? Горджио ведь ездят в отпуска, и никто не заселяется в их дома, так чем мы хуже? И тем не менее, если ты уезжаешь со своего участка, муниципалитет заселяет туда кого-то другого, так что приходится договариваться частным образом, чтобы не потерять место. Я рассказал паре человек в школе, что мы были во Франции (хотя о том, что мы ездили в Лурд за чудом, упоминать не стал), но они смотрели на меня с таким видом, как будто думали: «Но вы же цыгане! С чего это вы вдруг разъезжаете по отпускам? Вы же должны быть бедными». И я прекратил распространяться о нашей поездке.

— Где тебя высадить?