Невидимое зло

Кальдер отнесся к угрозе Виссера серьезно. Он не сомневался, что нащупал что-то важное, и не собирался сдаваться. Чем ближе он подбирался к тайне смерти Марты ван Зейл, тем больше проникался решимостью довести дело до конца — ради Тодда, ради Ким, ради Энн и своего отца, ради самого себя. Но и умирать он не хотел. Он не пытался оторваться от «тойоты», поскольку за ним могли следить другие, те, кого он не заметил. «Лагербонд», без сомнения, был могущественной организацией, но на данном этапе он не знал, насколько и как далеко протянулись его щупальца в Южной Африке.

Если он хотел остаться в живых, то его должны были видеть садящимся на самолет, вылетавший из Южной Африки в тот же день.

Он вернулся в гостиницу в Претории, где его ждало сообщение с просьбой перезвонить Тареку в Лондон. Он позвонил, но Тарек был на совещании. Кальдер выписался из гостиницы и проехал пятьдесят километров до аэропорта Йоханнесбурга, где купил билет в одну сторону до Лондона с посадкой в Лусаке. Два часа ожидания в аэропорту, два часа полета до Лусаки, где он купил обратный билет до Йоханнесбурга. К десяти часам он был снова в Южной Африке, надеясь, что те, кто за ним следил, не будут дожидаться в зале прилета, чтобы проверить, не надумал ли он вернуться. Он взял напрокат машину и поехал в Сэндтон — северное предместье, где устроился в гостиницу. Звонить Тареку уже было поздно, но на мобильник Ким он все же позвонил. Ее телефон был отключен, но он оставил голосовое сообщение, объяснив, где был.

Хотя его номер располагался на четвертом этаже, он тщательно запер все окна и дверь, но все равно спал очень неспокойно. Он то и дело просыпался и начинал вглядываться в темноту, в смутные очертания кресла, занавесок и торшера, и напрягать слух, пытаясь уловить необычный звук на фоне приглушенных шумов ночного города. Он понимал умом, что посторонних в номере не было, но его подсознание в это не верило.

Либби Вайсман жила в Йовиле — если верить карте, это был квартал к западу от делового центра Йоханнесбурга. При солнечном свете Сэндтон оказался очень живописным: шикарные отели, новые невысокие, но очень внушительные здания банков, широкие пешеходные улицы — весь район просто кричал о роскоши. Роскоши и белых людях. Кальдер ехал по засыпанным листьями улицам мимо надежно охраняемых домов. При приближении к центру картина менялась. Больше черных, меньше деревьев, обветшалые дома, огромные очереди на автобусных остановках. Когда он добрался до Йовиля, белых на улице уже не было, если не считать двух бритоголовых головорезов в полицейской патрульной машине.

Чувствуя себя неуютно, он наконец нашел улицу, где жила Либби Вайсман, и подъехал к ее дому — огромному бесформенному зданию с облупившейся краской, окруженному другими, еще более запущенными жилищами. Лет пятьдесят назад здесь был ухоженный и престижный квартал, который сейчас превратился в трущобы, заполненные проститутками и бродягами. К нему подошел необычайно худой иссиня-черный мужчина, предложив купить нечто завернутое в бумагу. Кальдер отказался, не став выяснять, что это. Непрестанно оглядываясь по сторонам, он чувствовал себя легкой мишенью для Виссера и вообще любых злоумышленников, если на то пошло. Когда дверь открылась, он испытал чувство настоящего облегчения.

Либби Вайсман оказалась полной женщиной лет шестидесяти с темными волосами, подернутыми сединой, которые падали до плеч. На ней была длинная джинсовая юбка и потертая зеленая толстовка. Утром он с ней созвонился, и она его ждала. Улыбнувшись, Либби провела его на кухню, где пахло газом и сыростью.

— Интересный квартал, — заметил Кальдер.

— Это — «зона боевых действий»,[33] — отозвалась Либби.

— Понятно.

— Йовиль раньше был столицей радикалов Южной Африки, — пояснила Либби. — Мои дед с бабкой, бывшие убежденными революционерами, приехали сюда из Литвы и поселились здесь сто лет назад. Традиция сохранилась, и в начале 1990-х, когда в Южную Африку стали возвращаться сторонники АНК, они тоже стали селиться здесь. Здесь я родилась и после развода в 1991 году вернулась сюда из Кейптауна. Мне даже удалось немного поучаствовать самой в политической жизни. — Она достала сигарету из пачки на столе и закурила. — Извините, что не предложила сразу, — курите, если хотите. — Она подвинула ему пачку.

Кальдер покачал головой.

— Я так и думала. А затем сюда захотел переехать весь мир, — продолжала она. — Южноафриканцы, нигерийцы, конголезцы, кенийцы — буквально все. Район стал по-настоящему многонациональным. И даже слишком для всех левых. Они постепенно стали перебираться в белые кварталы, бросив здесь стариков вроде меня.

— А почему вы не уехали? — спросил Кальдер.

— Я потратила первую половину своей жизни на борьбу с сегрегацией. Я не хочу потратить вторую на то, чтобы избежать последствий.

— Вы сказали, что какое-то время занимались политикой?

Либби рассмеялась:

— Всего лишь год. И скоро поняла, что допустила ошибку.

— Разве вам не нравится Нельсон Мандела?