Невидимые знамена

Найти Шуру они, конечно, не нашли, но команда не рассыпалась, сложилось что-то вроде народной дружины, как в старые добрые времена, и ведь не глупостями занимались: поймали даже одного извращенца, который девчонок в парке пугал!

И работал он теперь на двух работах, как будто возмещал несколько лет безделья и пьяной жалости к себе, сумел ведь найти занятие! Платили, может, и не миллионы, но жить стало полегче, а какой-то из знакомых предложил взять у него старую машину, недорого, да еще в рассрочку… По выходным теперь отец еще и «бомбил», если не его черед был идти в дружину.

И на Шуриной фотографии – вон она, на стене, – не было черной ленточки. Она для них жива, пока не доказано обратное.

«Вот, значит, как… – картинка перед глазами снова расплывалась, и Шура не могла понять, от слёз это, или просто Вещь больше ничего не хочет показывать. – Всё изменилось. Всё совсем по-другому…»

Теперь, наверно, снова хочется возвращаться домой. И братья не гоняют допоздна по темным улицам, лишь бы не попасть под горячую руку. И родители не скандалят безо всякого повода, просто от бессилия и безысходности, из-за того, что денег никогда не хватает, а дети растут, и их надо кормить и одевать…

Изображение таяло, таяло, пока не растворилось совсем в золотистом сиянии, а потом рассеялось и оно, и Шура снова увидела Ерхайна – как-то слишком уж близко.

– Ты чуть на меня не упала, – сказал он, и Шура поспешно отшатнулась. Не хватало и правда свалиться на парня, с его-то дыркой в боку! Он, наверно, понял и усмехнулся: – Ничего, я же удержал. Ты лёгкая.

– Там всё так изменилось, – ответила она невпопад.

– Ты всё еще хочешь вернуться? – спросил Ерхайн спокойно. Вещь медленно таяла в воздухе, будто ей любопытно было послушать, о чем будут говорить люди.

Шура встала, отошла к распахнутому окну, выглянула наружу, опираясь о подоконник. Высоко… Хорошо видны Грозовые горы – шапки ледников на них сверкают, будто посыпаны алмазной крошкой. Если высунуться подальше, можно разглядеть и один из мостов – сейчас он цел, опасаться, должно быть, некого. Такой огромный и такой хрупкий – будто паутинку протянули над бездной, а она возьми да окаменей…

Внизу блестит Малое море, как огромное зеркало, вьются над ним, кричат птицы. Нет, не птицы, поняла Шура, приглядевшись. Вернее, не только птицы, там еще и маленькие летящеры, совсем крохи, не больше чайки. Ссорятся с птицами из-за рыбы, наверно… А вон вода вдруг пошла сильной рябью, что-то темное показалось на мгновение из глубины, и снова исчезло, только круги расходились… Что там живет, на дне? Кто-то говорил о каких-то диппетах – что бы это могло быть? Звери или рыбы?

Не о том надо было думать, но никак не получалось привести мысли в порядок. Шура, впрочем, умела заставить себя размышлять даже о самом неприятном.

Её исчезновение дало толчок… чему? Или не было никакого толчка, а всё наладилось бы само собой, и точно так же отец бы встряхнулся, и… Нет, поняла она каким-то внутренним чувством, не наладилось бы. Если за столько лет ничего не случилось, то дальше было бы только хуже. Неизвестно, что побудило его действовать теперь: чувство ли вины, вид ли раздавленной неожиданным горем жены, но это и неважно. Это произошло, вот что важно. И им теперь хватает сил жить и растить сыновей, и не терять надежды, и искать Шуру…

«Что будет, если я вернусь?» – спросила она себя, уже зная ответ. Сперва будет великая радость, это точно. Но вот потом, когда схлынет ликование… Она ведь не сможет рассказать правды о том, где пропадала столько времени. А и рассказала бы – никто ей не поверит. Лгать о похищении? Смешно! Сказать, что в самом деле сбежала из дома, не выдержав «семейного уюта»? Гнусно… В любом случае выйдет, что она, Шура, или лгунья, или сумасшедшая, или неблагодарная дрянь, заставившая родных сходить с ума столько времени и даже не подумавшая о том, что можно хоть весточку о себе подать! И будут эти недомолвки, косые взгляды, «разговоры по душам», и снова между ними поселится ложь, настороженное молчание, и от сплотившейся перед лицом трагедии семьи останутся одни обломки. Лешка уйдет из дома, он уже взрослый, отец снова запьет, братья совсем отобьются от рук, мать окончательно сдастся, а ее саму будут провожать понимающими взглядами: как же, знаем, где и зачем шляются девочки-подростки! И пойдут слухи, неправдоподобные, но от этого не менее гадкие, останется только сбежать по-настоящему!

Попросить, чтобы все обо всём забыли? Вряд ли выйдет, иначе бы Ерхайн наверняка упомянул о такой возможности. Да и… если родные забудут о том, что дочь исчезала куда-то, получится, что не было никаких потрясений, и всё пойдет по-старому… Куда ни кинь – всюду клин, вот уж верно.

Но как же хочется домой!

Ерхайн молчал, будто понимал… Да он действительно понимал, иначе не спросил бы Шуру, действительно ли она хочет вернуться. Даже странно – такая чуткость в таком мальчишке… Или это не он, а Вещь? Впрочем, какая теперь разница!