Невидимый

Я замыслил наказать Соню. О нет, не подумайте, я не был с ней груб. В худшем случае — несколько суров. Несколько сух и неразговорчив. Я обращался с ней так, как она того заслуживала. Повторяю: я обращался с ней так, как она заслужила. Разве во время ее болезни я мало таял от нежности? Не прощал ей по-рыцарски все, чем она меня ранила? Я более чем достаточно ломал себя, просиживая у ее ложа и выдавливая из себя сладенькие улыбочки. А ведь я не создан для того, чтоб гладить по щечкам да заглядывать в глазки… Но клянусь, было время, когда я все это делал! И до ее болезни и после тоже. Я не заслужил, чтоб со мной обращались так, как обращалась со мной Соня. Отказала в поцелуе… Отказала в правах супруга…

Нет, я никогда на нее не кричал. Я умею приказывать, не повышая голоса. Всем известен тот ледяной холод в глазах, с каким сильный человек смотрит на того, чье общество ему нежелательно. Превосходство свое можно показывать многими способами — многими способами и без крика. Улыбка ведь тоже многое может сказать. Даже приветливое слово может прозвучать неприязненно. Я никогда не выпадал из роли. Домой являлся с высоко поднятой головой — так судья вступает в зал суда. После обеда читал газеты с таким интересом, что никто и подумать не осмеливался, что для меня существует что-то еще помимо содержания статей. Если меня отрывали от чтения — я принимал это с холодным, сдержанным удивлением. Вскоре Соня отучилась мешать мне. Вскоре она перестала робко мне улыбаться…

Наконец-то она узнала, что это значит — вступить в спор с таким человеком, как я! Ничего, сдашься, упрямая, взбалмошная головушка! В другой раз еще подумаешь, прежде чем унижать меня!

— Петр, — дрожащим шепотом говорил Хайн, — не могу я смотреть, как вы мучите это дитя! Господи, да не будьте же вы как камень! Это бесчеловечно! Такого лица, какое вы показываете Соне, я в жизни не видывал! Доверьтесь мне, положитесь на мою беспристрастность. Если Соня вас как-то обидела, я отчитаю ее. В любой семье бывают ссоры… Господи, надо же прощать ошибающимся!

Обычно я отделывался удивленными улыбками. Что между нами произошло? Да ничего, абсолютно ничего. Разве только то, что оба мы довольно упрямы.

Раз как-то он даже попробовал пригрозить мне:

— Я полагал, Петр, вы — мыслящий человек. Неужели вы думаете, любовь можно завоевать силой? Понимаете ли вы, что вы делаете, оскорбляя глубоко чувствующего человека?

— Я никого не оскорбляю.

— Вы никого не оскорбляете… — беспомощно вздохнул он. — Ох, Петр, видно, вы никогда не были по-настоящему ласковым!

Не привык. Со мной тоже никто не был особенно

ласков.

— Не мстительность ли говорит в вас, Петр? Не вымещаете ли вы на невинной все то, чего вам недодали в детстве? — с укором спрашивал Хайн.

Я опять только усмехался.

— Целоваться, пожимать ручки, моргать глазами — это еще не настоящая ласковость. Брак — вещь очень серьезная. Он предполагает взаимное доверие.

Хайн не отставал со своими расспросами; тогда я посоветовал ему осведомиться о причине нашего отчуждения у Сони.

— Соня со мной не искренна, — грустно покачал он головой. — Когда я спрашиваю, она уверяет меня, что вы живете как голубок с голубкой. Насмехается, видно… Ирония — оружие несчастных. Соня несчастна. Да и как ей не быть несчастной, когда живет она без любви, в каком-то средневековом угнетении?

— Простите, но я придерживаюсь несколько иного мнения, — холодно возразил я. — Соня нисколько не несчастна. Напротив. Она теперь даже чересчур весела. Разве вы не заметили? Скажите сами, разве со времени своей болезни смеялась она когда-нибудь так беззаботно, как теперь? Нет! Доктор доволен ею. Он сам предписал ей хорошее настроение.

— Хорошее настроение… — медленно выговорил Хайн. — Хорошее настроение!

И, укоризненно глядя мне в глаза, он покачал своей профессорской головой.

Я сейчас сказал, что Соня опять стала веселей. Да, она очень часто смеялась теперь. И порой становилась как-то особенно шаловливой. Честное слово, я не преувеличиваю — она теперь опять так и искрилась смехом, шутила без конца. Веселье ее не знало границ — особенно когда я возвращался домой. Подчеркиваю: особенно когда я возвращался домой. Тут, однако, необходимы некоторые разъяснения.

Да, она шутила и смеялась — но не со мной. Со мной она держалась натянуто, так же, как и я с ней. Я не так глуп, чтоб не понять. И до некоторой степени разбираюсь — по-своему, конечно, — в так называемой психологии. Соня приходила в отличное расположение духа, едва я переступал порог дома. Знаем мы это! Она давала мне понять: видишь, как я весела и счастлива, даже когда ты изволишь гневаться! Видишь, я могу смеяться совершенно независимо от тебя! Ты только посмотри, как мало мне дела до твоей холодности, до твоего пренебрежения!

Пока я поднимался по лестнице, наверху еще царила тишина. Словно все вымерло. Но едва до нее доносился звук моих шагов — мигом начиналось веселье. Хохот, песенки… И щеки Сони пылали неестественным, темным румянцем.

Старый Хайн озабоченно спрашивал: