Невидимый

— Да. Она хотела все забыть, и все такое прочее. Почему — я понятия не имею. Меня она никогда не любила. Да и детей тоже, — добавил Хагман, бросив взгляд в сторону закрытой двери, словно желая убедиться, что сын не слышит его слов.

— Дети узнали о случившемся?

— Нет, они ничего не поняли. Йенс тогда уже не жил с нами. Он переехал в Стокгольм, к моей сестре и зятю, сразу после девятого класса. Хотел закончить гимназию там. С тех пор он живет в Стокгольме. Лишь иногда приезжает меня навестить. А дочь живет в Хальмстаде. После гимназии она встретила парня из тех мест и перебралась туда.

Снова наступила пауза. Кнутас заметил божью коровку, которая ползла по ножке стула. «Они везде», — подумал он. Тишину нарушил Кильгорд.

— У вас были романы с другими ученицами, кроме Хелены? — быстро спросил он.

Хагман переменился в лице. Косточки его пальцев побелели, с такой силой он вцепился в подлокотники кресла, грозно уставившись на Кильгорда.

— Что вы такое несете, черт подери? — Слова вылетали, словно снаряды.

Кильгорд выдержал его взгляд:

— Я спрашиваю, спали ли вы с другими своими ученицами?

— Нет, нет и нет. Для меня существовала только Хелена. — Хагман шумно дышал.

— Это точно? Если у вас были отношения с другими ученицами, это все равно выяснится. Проще сразу во всем признаться.

— Вы что, не слышали, что я сказал? Только Хелена. После нее у меня никого не было. Все, с меня хватит. Мне больше нечего сказать.

Лицо Яна Хагмана побледнело, несмотря на загар. Он резко поднялся.

Кнутас понял, что им лучше уехать. Хагман разъярен, так что больше из него все равно ничего выудить не удастся. Во всяком случае в этот раз.

Звонок с урока прозвонил, когда он как раз взялся за очередной пример. Он так сосредоточился на их решении, что забыл о времени. Математика была единственным предметом, в котором он полностью растворялся. Она на мгновение преображала мир, и сам он забывал о времени и пространстве. В такие минуты он был почти счастлив.

Вокруг вскакивали с мест одноклассники. Заскрежетали стулья, с шумом захлопывались книги, грохотали крышки парт.

Как один и тот же звонок мог уводить то в рай, то в ад? Иногда он был таким долгожданным, как ласковые объятия, как спасение в трудную минуту и возможность найти хоть временное убежище в классе. А иногда он ненавидел его больше всего на свете. Начинал нервничать, потеть и дрожать. Звонок наполнял его ужасом перед тем, что его ожидало.

Сейчас мысли бились в голове, как птицы в клетке, пока он собирал книги, уставившись в парту.

Как пережить эту перемену? Удастся ли ему ускользнуть? Может, задержаться в классе как можно дольше? Тогда, возможно, им надоест его поджидать. Или, наоборот, поторопиться, чтобы выбежать из класса и поскорее спрятаться?

Неопределенность разъедала душу, пока он механически складывал в сумку книги. Когда он подошел к двери класса, боль в животе снова стала почти нестерпимой. Почти не в силах дышать, он вышел из класса, словно шагнув в пропасть.

В коридоре было полно детей с сумками и рюкзаками, сапогами, куртками и шапками, синими и красными мешочками с физкультурной формой. Все, что олицетворяет собой школу, — все то, что он ненавидел. Он почувствовал, что ему надо в туалет, и побежал.