Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945

Эрих был берлинцем, рожденным вблизи Ораниенбургских ворот. Хотя в наши дни их можно увидеть разве что лишь на старых литографиях, память о них все еще живет. Однажды сержант Фуш заметил саркастически, что через них, когда война закончится, наша рота войдет в Берлин. Через несколько лет безработный Эрих закончит свою карьеру сторожем в одной из школ в Цоссене. Небольшого роста, хитрый, остроумный, всегда имевший наготове веселую историю, он, вероятно, казался старшеклассникам экспертом в тех проделках, которым не учат в школе. Прекрасно играя в шахматы, имел выражение лица школьника, который изучает окружающий мир с изрядной долей скептицизма и которого трудно чем-либо удивить. «Я, глас народа, чувствую, что…» – часто любил повторять он, подобные избитые клише он постоянно приберегал для важных случаев. Эрих ненавидел любые проявления сентиментальности – и в этом я был с ним солидарен. Он также ненавидел сапоги, но в этом вопросе я не мог с ним согласиться. Вместо сапог постоянно носил грязные, рваные, открытые ботинки, все звали его Мокасином. Узнав о том, что я отправляюсь в отпуск, Эрих вручил мне небольшой запас сигарет.

С едой в Германии было плохо, и, как следствие, с собой в дорогу надо было брать запас провизии. Таким образом, возвращавшийся домой герой тащил с собой 2 тысячи километров с Кавказа гуся в небольшую тирольскую деревушку. Для этого, как точно знал Мокасин, мне необходимо иметь кожаный ремень, с помощью которого, при отъезде из Ростова, надо будет подвесить этого гуся на свежем воздухе, чтобы он не протух в жарко натопленном вагоне. Его будет время от времени обдавать паром из трубы, и постепенно он покроется ледяной коркой. Обычно на каждой из сторон идущего домой поезда висело от 40 до 50 замороженных птиц.

Я попрощался с Ромбахом. Мы не знали, встретимся ли мы когда-нибудь вновь. Сталинград был окружен, к тому же наступала суровая русская зима. В том месте, где находилась наша часть, все еще стояла осень, но оба мы уже знали, какими холодными и резкими бывают здесь порывы ветра. Естественно, я рассказал ему обо всем, что узнал от майора Фабрициуса. Возможно, что мы оба – однако нет, поскольку час расставания уже был близок, – возможно, он окажется здесь во втором Сталинграде, пока я буду отдыхать в безопасности на другом конце Европы. С другой стороны, я могу вернуться обратно как раз в тот самый момент, когда разразится эта катастрофа, а Ромбах как раз в это время поедет домой в отпуск. Молчаливое соглашение с богом войны представляло собой определенную лотерею.

У меня было сильное ощущение того, что мне не следует уезжать. Наше замечательное партнерство будет нарушено. Отсутствие одного из хирургов во время столь значительных событий не может не сказаться на общем ходе дел, и мой отпуск будет оплачен человеческими жизнями. Следует ли мне отказаться от отпуска? Однако среди солдат существует старое правило, согласно которому никогда ничего не следует делать самовольно.

Ромбах и я никогда не говорили на эту тему. Каждый из нас знал, что – подобно давно живущим вместе супругам – мы мыслим одинаково. Ему понадобился весь его такт, чтобы не замечать мои сомнения. Было бы достаточно всего одного его слова, и я, вероятно, остался бы. Мокасин, с которым я обсудил эту проблему во время бритья, просто начал надо мной смеяться. Со своей обычной язвительностью он спросил:

– Тебе что, нужна еще одна медаль? На этот раз очень высокого достоинства? А как же твоя мадам? Ты не можешь так с ней поступить!

Я отправился на лошади в Моздок рано утром 21 декабря. Путешествие домой заняло 10 дней, и вот, наконец, вечером 31-го я добрался до тирольской деревушки с гусем, висящим у меня на плече: он настолько замерз, что по прочности мог сравниться с камнем. Было достаточно тепло.

В нашем доме собрались гости. Несколько симпатичных молодых летчиков и несколько подводников, очень серьезные люди, были приглашены на празднование Нового года. Пенелопа пригласила нескольких симпатичных девушек, которые должны были составить им компанию. Гусь, который был встречен гулом всеобщего одобрения, отправился в печь, а улыбки Пенелопы растопили лед моего сердца.