Невидимый град

Наталия Аркадьевна теперь шила до глубокой ночи мужские рубашки с тесемками вместо пуговиц, чтобы удобней было надевать на забинтованных людей, и утром рано была уже на пункте. Эта неопытная женщина стала прекрасным работником и организатором в громоздком деле. Она поняла, сколько дремлющих сил пропадало у нее в жизни, и как будто второй раз родилась на свет. Но тут-то как раз и застигла ее судьба, и вся жизнь маленькой семьи навсегда была сломана и раздавлена.

Дмитрий Михайлович и Александр Николаевич уехали на фронт в действующую армию, а Наталия Аркадьевна с дочкой, бросив свое гнездо, — в Москву, к дальним родственникам: Москва — сердце страны, и там, им казалось, они будут вне военной опасности. Так пытались спастись наивные люди, к которым уже приближались небывалые потрясения. И никто не представлял себе тех событий, что стояли уже на пороге, и только поэт видел тень «люциферова крыла» ^{38}, покрывающую землю. Наталия Аркадьевна с дочкой доверчиво и бездумно шли этой тени навстречу.

Теперь Ляля не плачет, как когда-то «не хочу, чтобы люди умирали» при виде смерти. Она пытливо всматривается: так в 1916 году она стоит у гроба бабушки Наталии Алексеевны, который вынесен в часовню петроградского вдовьего дома. Монашка, читающая над покойницей, куда-то отлучилась, и девочка осталась одна. Бабушка, так горячо ее любившая, лежит холодная, торжественная и чужая. Это страшно. Но самое страшное, что Ляля не чувствует горя от потери: совершилось необходимое и даже где-то в непонятной глубине благое. И потому не жаль, что бабушка ушла из этой жизни — прислушиваясь к себе, испуганная и почти уничтоженная своим состоянием, которого она готова стыдиться, Ляля ощущает в себе прилив необыкновенной бодрости и новых сил. Девочка не проронила на похоронах ни одной слезинки. «Бесчувственный ребенок, — слышит она разговор смущенных родителей, — что это значит?»

«Что это значит?» — спрашивает у себя и она сама, не понимая, какая в ней происходит работа и как определится около переживания первой смерти ее дальнейший путь. Что-то связывается и укрепляется в ее душе перед лицом смерти. Но Боже сохрани кому-нибудь это открыть! Ляля впервые чувствует смысл в происходящем, не оправдываемую опытом рассудка веру: бабушка отошла в тайну, а ей надо было жить. А жить — значит действовать, и потому еще нужно было понять, как. Так и примем, что детство Ляли кончилось со смертью бабушки Наталии Алексеевны.

Я хочу, чтобы книга моя была не рассуждением, а правдивой картиной жизни души — пусть выводы сами покажутся в конце моего рассказа. Так записал однажды в дневнике Михаил Пришвин: «Яснеет современная задача искусства обнажить человека совершенно, лишить его всяких покровов религиозно-этических и романтических» ^{39}.

ГЛАВА ВТОРАЯ Революция

Прежняя Москва отличалась от нынешней еще и тем, что снег на ее улицах не убирался, а лежал основанием санного пути. Всю зиму он сохранялся белым, а весной бурно таял и журчал ручьями по канавам между булыжной мостовой и тротуарами, и пешеход нередко стоял в раздумье перед задачей, как ему перейти улицу на противоположную сторону. Снег, падая, приносил на городские улицы нежный запах, напоминавший свежестью аромат цветов. Этот запах молодого снега знаком нам и теперь, но только тем, кто бывал зимой в глухой деревне, расположенной вдали от автомобильных дорог, где топят по старинке дровами.

Улицы были тихими, и лишь на главных, в центре, время от времени звенел и лязгал по рельсам трамвай. Ляля ходила по белым улицам в чужую гимназию. Она жила в новой и чужой ей семье дальних родственников. Без отца она чувствовала себя одинокой, но не тяготилась этим, как не тяготится путешественник, освободившийся от всего привычного и домашнего и вышедший в широкий мир. Ей хорошо было принимать на себя все влияния, все веяния большого города, живущего еще неведомой ей жизнью.

Провинциалы, приехавшие в Москву, направлялись сразу же, в зависимости от вкусов и образования, кто к Василию Кессарийскому, что на Тверской, где служил знаменитый своим басом диакон Михайлов, впоследствии певец Большого театра, кто в Успенский собор, где служил не менее знаменитый диакон Холмогоров и пел ангельскими голосами синодальный хор мальчиков. Другие устремлялись в Художественный театр, где голосом искусства говорила современная мысль. Лялю потянуло в театры. Провинциальная девочка, очутившаяся в многослойной среде столицы, стала выстаивать вместе со всей молодежью очереди за дешевыми билетами. Идти на Шаляпина, Ермолову, в Художественный или на выступление Александра Блока значило нечто, подобное хождению по святым местам у простого народа. А в Художественный театр гимназисты и студенты входили с таким же чувством, как богомолец входил в храм — театр сумел создать атмосферу, единство настроения, в котором сливались и зритель, и артисты, и билетеры, и капельдинеры, работавшие на вешалке. Публика говорила в антрактах вполголоса, аплодисменты были отменены.