— Ты воруешь у своей собственной семьи? — спросила она, швырнув деньги на стол для замешивания теста с такой силой, что одна монета отскочила, упала на пол, откатившись на три или четыре метра до самой входной двери, ударилась о нее и замерла на ребре.
— Нет,
— Этого не может быть. Это немалые деньги. Где ты их взяла?
— Это подарки на мои дни рождения,
— Если они твои, почему ты не держишь их дома? И откуда у тебя ключ от цеха?
— Мне его дал…
Амайя почувствовала, что у нее внутри все как будто оборвалось. Она понимала, что только что предала отца.
Росарио несколько секунд молчала, а когда заговорила, ее голос превратился в голос священника, изобличающего грешника.
— Твой отец… Твой отец всегда тебе во всем потакает… балует тебя… Он добьется того, что ты превратишься в беспутную девку. Я не сомневаюсь, что это он дал тебе деньги, чтобы ты могла покупать себе все эти мерзости, которые теперь хранятся у тебя в портфеле…
Амайя молчала.
— Но ты не волнуйся, — продолжала мать. — Я выбросила весь этот мусор, как только ты вышла за дверь. Ты думала, что тебе удалось меня провести? Я уже давным-давно в курсе. Но я не могла понять, как ты сюда попадаешь, потому что не знала, что у тебя есть ключ.
Амайя безотчетно подняла ладонь к груди и прижала к себе ключ, спрятанный под тканью свитера. Из ее глаз струились слезы. Она неотрывно смотрела на кучку банкнот, которые ее мать сложила вдвое и собиралась сунуть в карман юбки. Затем Росарио улыбнулась, посмотрела на дочь и с напускной лаской произнесла:
— Не плачь, Амайя, я все это делаю для твоего же блага, потому что я тебя люблю.
— Нет, — выдавила из себя девочка.
— Что ты сказала? — изумленно переспросила мать.
— Я сказала, что ты меня не любишь.
— Что я тебя не люблю?
В голос Росарио вкрались угрожающие мрачные нотки.
— Да, не любишь, — повторила Амайя, повышая голос. — Ты меня ненавидишь.
— Что я тебя не люблю… — как будто не веря своим ушам, повторила Росарио. Ее с трудом сдерживаемая ярость не укрылась от внимания дочери. Девочка отрицательно трясла головой, не переставая плакать. — Так ты говоришь, что я тебя не люблю… — прошипела мать, прежде чем выбросить руки вперед и потянуться к шее ребенка.
Она вся тряслась в приступе слепой ярости. Амайя попятилась и сделала шаг назад. Шнурок, на котором у нее на шее висел ключ, зацепился за согнутые, как крючья, пальцы, и они тут же мертвой хваткой сомкнулись вокруг него. Девочка растерянно рванулась, запрокинув голову назад. Шнурок скользнул по шее и обжег ее, как огнем. Она почувствовала два сильных рывка и подумала, что еще немного, и шнурок порвется, но отец очень хорошо прижег концы, и узел устоял. Амайя оступилась и зашаталась, как кукла-марионетка, попавшая во власть урагана. Хватая воздух ртом, она уткнулась лицом в грудь матери, которая так сильно ударила ее по щеке, что она упала бы на пол, если бы не шнурок, удержавший ее на ногах и еще сильнее впившийся в ее кожу.
Девочка подняла глаза, встретившись взглядом с матерью. Струящийся по ее жилам адреналин придал ей смелости, и она выпалила:
— Да, ты меня не любишь и никогда не любила. — Рванувшись изо всех сил, она высвободилась из рук Росарио.
Изумление на лице матери сменилось озабоченностью, и она начала поспешно обшаривать взглядом цех, как будто в поисках чего-то очень важного.
На Амайю нахлынула волна такого ужаса, какого она не испытывала еще никогда в жизни. Она интуитивно поняла, что ей необходимо бежать. Повернувшись к матери спиной, она опрометью бросилась к двери, но в спешке покачнулась и упала на пол. И тут она ощутила странные изменения в своем восприятии окружающего. Вспоминая этот эпизод, она снова и снова видела туннель, в который неожиданно превратился цех. Углы заволокло тьмой, а все выступы закруглились. Все в ее поле зрения изогнулось, превратившись в жуткую гусеницу, наполненную холодом и туманом. В конце этого туннеля далекая дверь светилась так ярко, как будто ее освещало с обратной стороны мощное сияние. Лучи этого сияния просачивались в щели между дверью и косяком, но не могли дотянуться до Амайи. Вокруг нее все потемнело, а цвета утратили яркость, а затем и вовсе исчезли, как будто ее глаза внезапно утратили способность их различать.
Обезумев от страха, она обернулась к матери, успев увидеть опускающуюся на нее стальную скалку, которой отец раскатывал слоеное тесто. Она вскинула руку в тщетной попытке защититься и почувствовала, как ломаются ее пальцы, а в следующее мгновение стальной цилиндр обрушился ей на голову. После этого ее обступил беспросветный мрак.
Росарио прислонилась к косяку двери их маленькой гостиной и пристально посмотрела на мужа, который рассеянно улыбнулся ей, продолжая смотреть спортивную передачу по телевизору. Она молчала, но ее грудь часто вздымалась от учащенного после бега дыхания.