Невидимый свет

Танки вынырнули из темноты, освещенные ракетой. Их орудия молчали. Может быть, они хотели предложить сдаться? Но вдруг из дома выбежал взлохмаченный человек без пиджака. Это был Год. Он мчался к танкам, придерживая на груди свою «эмасферу». Через минуту дружинники услышали чудовищный грохот и лязг стали.

— За мной! — крикнул Эгнас и бросился вперед.

Они стояли среди разбитых и опрокинутых танков.

Дружинники извлекали из-под обломков искалеченных танкистов-полицейских.

— Странно, — сказал Год.

— Что тебе кажется странным, Санто? — спросил Чармен.

— Странна судьба моего изобретения, Эгнас. Ведь я изобрел скафандр. Глубинный энергетический скафандр — и только. А он оказался грозным военным оружием. Кстати, Гертруда, вы помните наш с вами разговор в день катастрофы на улице Святого духа?

— Помню, — отозвалась из темноты девушка.

— Вы сказали, что понимаете меня, но я вас и Эгнаса пойму позднее… Мне кажется, я вас понял… Я понял, что мы живем в такое время, когда решается судьба свободы и культуры во всем мире. И в эти исторические дни не только моя «эмасфера», но даже обыкновенные ножницы не смогут оставаться мирным предметом домашнего обихода.

Э. Зеликович ОПАСНОЕ ИЗОБРЕТЕНИЕ

Шуточная фантазия

Вы знаете, конечно, студента Горюнова, Петра Михайловича, моего двоюродного брата?

Нет? Не может быть! Ведь его же знают все, весь город!

Мы, школьники, очень любим его: когда он появляется, сразу становится интересно и весело. У Петра неисчерпаемый запас замечательных историй. И заметьте: не о замечательных вещах, а о самых простых, обыкновенных. Вы можете заговорить с ним о чем угодно, и всегда он сумеет рассказать о любом предмете так и такие вещи, что, слушая их, застываешь, открыв рот и развесив уши.

Рассказывает же он не просто, а всегда с каким-нибудь фокусом: то поразит какой-либо неожиданностью, то введет в заблуждение и оставит в дураках, то сочинит увлекательнейшую повесть с приключениями.

Прошлой зимой в первый день каникул у меня собрались товарищи. Стали думать, чем бы заняться. От скуки достали с полки кипу старых журналов. Только собрались стереть с них пыль, как кто-то пришел. Все понеслись ватагой в сени. Там стоял Петр. С бурным гиканьем окружили мы его и взяли в плен. «Попадешь вот к этаким готтентотам, — проворчал он. — Даже раздеться не дадут».

Мигом содрали мы с Петра шинель и сразу же набросились на него. Чего только не требовали: и устрой, и расскажи, и выдумай, и сочини, и займи, и развесели, и удиви, и рассмеши!

Володя Орлов писал пальцем свое имя на пыльной поверхности журналов.

— Но что рассказать? Как, о чем? — спросил Петр.

— О пыли! — брякнул Володя.

— Да, да! Идет! Хорошо! О пыли, Петр Михайлович! — не задумываясь, подхватили все.

Петр снял очки и протер носовым платком стекла. Сразу все смолкли. Из опыта мы знали, что это хороший признак: во время протирки очков в голове Петра всегда зарождались великие идеи. Покончив с этим плодотворным занятием, Петр водворил очки на надлежащее место и сказал:

— О пыли так о пыли. Что же именно вы хотите услышать о пыли?

Тут опять все заговорили разом. Каждый из нас предлагал свое, стараясь перекричать товарища. Когда мы, наконец, перестали галдеть и вопросительно взглянули на Петра, он строго сказал:

— Вы совсем с ума сошли. И лекцию вам и повесть. И чтобы была одновременно и приключенческой, и веселой, и серьезной, и фантастической, и научной, и смешной, и подлиннее… Что же выбрать из всей этой кучи?

— Все сразу вместе! — дружно воскликнули мы, окончательно разбаловавшись.

— Ладно, пусть будет все сразу вместе, черт с вами, — добродушно сказал Петр.

Мы захлопали в ладоши.

— Но, — прибавил он, — вам придется подождать несколько дней: уж очень вы мне сложную задали задачу. Рассказ я на этот раз сначала напишу, кстати, его тогда смогут прочесть в будущем и другие.

Прошло восемь дней. Все ребята снова собрались у меня. Точно в назначенный час явился Петр.

— Ну? — встретили мы его, горя любопытством.

— Ужасно хочется пить, — хладнокровно сказал он. — Чай есть?

Все уселись за стол. У Петра из-за пазухи высовывалась клеенчатая тетрадь. Он вытащил ее, помахал ею в воздухе, как бы дразня нас, и снова спрятал. Не вытерпев, я спросил:

— Петя, когда дело происходит в тетрадке: через тысячу лет или тысячу лет назад?

— Ни то, ни другое, — ответил он, поразительно медленно отхлебывая чай. — Всего лет пятнадцать назад. Примерно — в 1922 или в 1923 году. Должен предупредить, что у меня события происходят не за границей, как большей частью в фантастических повестях, а где-то в нашей области.

Петр попросил у мамы еще стакан чаю. Удивительно много может выпить этот человек!

— И участвуют в событиях, — продолжал он, аппетитно поглощая ложку варенья, — не какие-нибудь мистеры, к которым вы привыкли в переводной литературе, а обыкновенные русские люди. Правда, обстановка получилась не совсем естественная и правдоподобная для наших условий, но ничего не поделаешь: иначе пропали бы самые забавные приключения.