Невидимый всадник

— Наверное, сторож дозвонился в бюро повреждений. Я послал его в дом на горе.

— А где сторож?

— Еще не вернулся:

«Вернется ли?» — подумала я, но вряд ли преступник, перед тем как скрыться, будет озабочен исправлением телефона на месте преступления.

Голос Ларина вернул меня к чему-то, как бы давно прошедшему: так много изменилось за этот короткий срок.

— Что выясняется? — прожурчал прокурор.

— Осматриваю место преступления, — сухо ответила я.

Журчание не возобновилось. Ларин нелепо крикнул в трубку:

— Разве она убита?

— Да. И дождь смывает последние следы. — Я надеялась, что после этого он оставит меня в покое. Но напрасно.

— С целью ограбления? — с надеждой спросил Ларин.

— Пока следов ограбления не обнаружено.

— Мотивы, мотивы! — простонал Ларин.

Он мог бы сообразить, что у меня не было времени и возможности это выяснить. Двадцать минут назад я еще не знала, что совершено убийство.

— Докладываю о принятых мерах… — Только форма, узаконенная процессуальная форма могла успокоить Ларина, и он действительно от меня отвязался.

Дождь прекратился, но тучи не рассеялись, и свет был тусклый, сумеречный. Не могли сохраниться следы, но всегда предполагается, что может быть найден какой-либо предмет, часть предмета, клочок чего-то, обрывок…

По теории каждый убийца оставляет на месте преступления чуть ли не визитную карточку.

Тут, конечно, ничего не было. Я обследовала каждый сантиметр участка. Хотя он был невелик, это продолжалось долго, и я пожалела, что не привезла с собой своего практиканта: оставался ведь еще дом — две комнаты и веранда. Пришлось вызвать участкового, чтобы он хотя бы посидел у телефона. Я все время помнила, что Титова нельзя пускать к телефону.

Когда я положила трубку, снова раздался звонок. Звонил сам Шмерлинг, главный судебный эксперт. Выстрел произведен с близкого расстояния, но не менее чем полтора-два метра. Смерть последовала от огнестрельного ранения, между четырьмя и шестью часами утра…

Я не помнила, который был час, когда меня разбудил звонок Ларина, только начало рассветать. Когда рассвело сегодня, я могла выяснить из календаря. Но все равно выходило, что шум поднялся немедленно после совершения убийства. Не после его обнаружения, а после самого убийства. С какой скоростью идет «рено»? Когда Титов уехал с работы? Я просто разрывалась на части, потому что надо было сейчас же допросить водителя, но еще важнее было попасть в контору Титова до того, как там узнают о происшествии.

Санитарка сказала, что прибыл участковый. И сторож тоже вернулся, промокший.

Я вошла в кухню. Санитарка суетилась около плиты с тем преувеличенным старанием, которое проявляют женщины в доме покойника. Двое мужчин встали при моем появлении. Я тотчас узнала шофера по рукам, которые моются чаще бензином, чем водой. При взгляде на второго я отчетливо подумала: «Какой несокрушимый!» И не потому, что он был могучего сложения и словно высечен из одного куска какой-то крепкой породы; впечатление несокрушимости производило лицо: волевое, самоуглубленное.

— Пойдемте со мной, мне нужно вас допросить, — сказала я ему.

Сторож поднялся легко, будто давно ждал этого и все продумал заранее, так быстро он сказал:

— Удобнее всего будет у меня в сторожке. И тепло там.

Действительно, в маленьком помещении еще не остыла печка, протопленная, может быть, еще до всего… На стене, над топчаном с постелью, висела двустволка.

Я стала заполнять анкетную часть протокола и узнала, что Семен Шудря, двадцати семи лет от роду, родился в селе Машкине, под Москвой, второй год работает на строительстве в Холмогорной, а в настоящее время, уже около месяца, заменяет сторожа на даче.

— Это меня Алексей Алексеевич устроил, когда я на строительстве ногу повредил.

Я не заметила, что Шудря хромал. Он поймал мой взгляд и объяснил:

— Теперь уже прошло.

Я должна была перейти к следующему вопросу: был ли под судом и следствием?

И опять Шудря, словно дожидался этого вопроса, обстоятельно ответил:

— Был и под судом, и под следствием. Дважды. Один раз три года получил, посчитали условно. Другой раз — пятерку.

— За что?

— По первой — за кражу, ну а потом — за ограбление.

— Какой суд вас судил?

— Не помню я этих вещей, — ответил он равнодушно, словно раскаивался в своей словоохотливости.

— Отбыли срок?

Он опять оживился:

— Нет, не отбыл. Алексей Алексеич меня на поруки взял. Добился. И устроил на Холмогорную.

— Вы у него и раньше работали?

— Нет, я вообще до него никогда не работал. Мы вместе с ним на фронте были, на врангельском. Алексей Алексеич тогда простым бойцом был, как я, одной шинелькой накрывались.

Он покачал головой, как бы сожалея о чем-то. Я не могла уловить, что означает эта его словоохотливость и — мгновениями — словно бы раскаяние в ней.

Я закончила анкетную часть и перевернула страницу.

— Семен Семенович, вы один были в доме, когда совершилось убийство. От ваших показаний многое зависит. Я допрашиваю вас в качестве свидетеля. Вы будете нести ответственность, если дадите ложные показания. Это я вас предупреждаю, как велит закон.