Невинная. В уплату долга

Бляядь. Устало провожу рукой по лицу. Надо завязывать пить. Срочно.

Смотрю на малышку. Так и сидит на кресле. Кажется, даже дышит через раз. Это мне не нравится. Чертовски не нравится.

– Я тронул тебя? Сделал больно? Ребенку как-то навредил? Ну говори же!

Быстро качает головой.

– Нет. Я успела…убежать. Извините, что лицо вам поцарапала.

Почему-то кожа на щеке от ее слов жечь еще больше начинает, но могу наконец вздохнуть нормально. С облегчением.

Не тронул я ее ночью снова. Уже легче. Не знаю что было бы, если бы она не защищалась от меня. Не думаю, что мы бы сидели сейчас и просто говорили. Я бы ребенку навредил в пьяном угаре. И ей.

– Тебе не за что извинятся.

Поднимаюсь и достаю из шкафа плед. Расправляю и передаю птичке.

– Держи.

– Спасибо.

Закутывается вся в него, как в кокон. Смешная. Нежная такая. Ласковая. А я…слов даже нет. Как я мог ее с женой погибшей попутать? Они же вообще не похожи. Мила дерзкая была, боевая, сильная, а эта…нежная, как цветок весенний. Ромашка полевая, мать ее. Черт бы меня побрал так бухать еще раз.

Невольно вспоминаю про бассейн и малышку в нем. Мы так и не закрыли этот вопрос. Валентина передала мне, что Илана специально туда приходила. Меня искала.

Останавливаю девчонку уже на выходе из гостинной.

– Стой! Подожди.

Останавливается. Опасливо поглядывает на меня.

– Тогда на кухне. Валентина сказала, тебе что-то надо было. Что именно?

Смотрю пристально на нее. Глаза опустила и молчит, как партизан. Не скажет ведь сама. Клещами надо вытягивать. Вижу уже. Знаю, какая она. Боится что-ли сказать?

– Ты можешь сказать. Тебе что-то надо? Одежду, еду может какую хочешь?

Выжидаю. Она беременная. Мало ли что ей там надо.

Проходит еще точно минута. Вижу, как малышка борется сама с собой, но потом все же начинает говорить. Ее пальцы почему-то снова подрагивают.

– Да, я….попросить хотела. Если можно.

Теряю терпение. Сколько еще она будет тянуть?

– Говори. Что ты хотела попросить?

Аж наклоняюсь к ней, чтобы не упустить ничего из жестов. Присматриваюсь. Как же сложно понять ее. Птичка губу свою пухлую прикусывает. Мнется. Что же ты творишь, девочка. Не видишь сама, как это влияет на меня?

– Мне…совсем не на чем писать. Можно мне один карандаш и бумагу, пожалуйста? Пару листочков. Простых. И книжку. Одну. Любую.

Не знаю чего, но от этих ее жестов мне как-то не по себе становится. Могла бы попросить, что угодно, побрякушки там, цацки какие-то, компьютер на крайняк. А тут…карандаш один и бумагу. Простую.

Набираю побольше воздуха. Она просит это так…словно заключенная, мать ее.  Стесняется жутко. Чую, не в гордости тут дело. А в страхе. Что-то мне совсем уже херово.

– Хорошо. Тебе привезут все. Еще что-то надо?

Присматриваюсь к ней. Боюсь упустить что-то важное в ее сбивчивых жестах. Делает глубокий вдох. Словно сейчас решается, сказать или нет.

– Я…за учебу переживаю. Я знаю, что меня уже отчислили, но…можно хоть документы забрать от туда? Я потом. Когда-то доучусь. Наверное.

– Я понял. Не переживай за это.

Замечаю, как она реветь начинает. Слезы капают ей прямо на руки. Глазами сверлит пол. Ну что такое снова? Не ору ведь на нее уже. Пальцем даже не трогаю. Что опять за потоп?

Девчонка уже убегать пытается. Ловлю ее за руку холодную в последний момент. К себе прижимаю, заключив в кольцо своих рук.

– В чем дело, птичка? Я же сказал, что тебе привезут, что просила. Почему снова лицо мокрое?

– Ничего. Отпустите!

– Не отпущу, пока не скажешь, в чем дело.

Ее закидоны меня до дурки скоро доведут. Ей нельзя волноваться. На кой черт она снова ревет?

Не выпускаю Илану. По честному, не хочу даже рук расщеплять. Мне нравиться, когда  она так близко. Нежная, как цветок, сладкая, но птичка как-то неправильно реагирует, будучи в моих руках. Вырывается, брыкается, шипит, как бешенная, а потом…в одну секунду содрогается.

– Отпустите меня. Ай!

Птичка чуть ли пополам не сгибается. Вижу на ее лице гримасу боли. Рукой к животу своему прижимается, а  я…впервые не знаю, что делать. Тут же руки свои разжимаю. Отпускаю ее. От греха подальше.

Малышка бледная что-то стает. Сильно. Слышу, как гулко стучит мое сердце.

– Что такое, ребенок?  Где болит, где?

Глава 24.1 Илана

Прошлой ночью случилось что-то неправильное. Нет, зверь не сделал мне больно физически, однако он просто порезал меня изнутри. Сама не знаю почему, но то, что Роман меня за жену свою погибшую воспринял, ранит меня до кровавых шрамов. Ведь с женой он совсем другим может быть, оказывается. Я видела это вчера, на себе ощутила. Пусть она и умерла, но он нежен с ней, по мужски заботлив, а со мной…как зверь.

Горько усмехаюсь. Все правильно. Ведь он думает, что мой отец виновен  в том ужасе, что случилось с его семьей. Он мстит мне, и всегда будет мстить. Вот только от несправедливости этой у меня слезы наворачиваются на глазах.