Невинность в расплату (СИ)

Толкает ногой дверцу калитки и кубарем, перекатом, увлекая за собой заставляет катиться вниз… А его руки крепко держат. Оплетают все тело. Закрывают от ударов.

И в нос забивается этот жуткий запах. Запах спекшейся крови и выжженной кожи. Горелого мяса. Запах, который я уже не забуду никогда. Он намертво останется во мне. Его и столетиями теперь не вытравить!

— Ты как? Все цело?

Мы уже внизу. Под холмом, на котором был выстроен наш дом.

Капли вдруг хлынувшей грозы ледяными иголками падают на кожу.

Он лихорадочно мечется глазами по моему лицу.

Я молчу, не в силах даже выдохнуть.

— Не молчи, Мари. Не молчи, — кажется, даже с его губ сейчас вылетает едкий ядовитый дым.

— Ты пришел… — шепчу, пораженно всматриваясь в его лицо. Впиваясь глазами.

— Бадрид. Ты ведь мог там… Погибнуть!

— Я сказал, Мари. Я тебя не отпущу. Сдохну, а не отпущу. В любое пекло за тобой спущусь. Из любых лап вырву. Всегда, Мари! Всегда, моя девочка! До последнего вздоха!

И я верю. Я не могу не верить тому, что так жарко, гулко стучит сейчас в моем сердце.

Цепляюсь за него руками.

Сама тянусь к губам, впитывая в себя этот поцелуй, полный горечи, падающей на нас сверху воды и крови.

— Я чуть с ума не сошла. Я ведь думала, что ты погибнешь…

Судорожно вожу по его телу, лицу, руками, захлебываясь от жадных, коротких прикосновений его губ.

На ладонях остаются ошметки ткани. Обуглившиеся рваные куски.

И больно.

Каждое касание несет в себе обжигающую боль.

Но не могу. Не могу отрваться.

Ведь это наше. Наша любовь. Вот такая. До боли. До мяса. Но только в ней возможно счастье!

— Нам нужно идти, Мари.

Подхватывает меня на руки.

Крепко держит голову.

Но я все же поворачиваюсь.

Не мигая, смотрю на то, как с едким шипением вылетает дым из того, что было прежде моим домом. Ничего не осталось. Жуткий черный скелет. Тот последний взрыв уничтожил его, раскурочил полностью.

Не моргаю, только крепче впиваюсь руками в Бадрида. А по глазам и щекам течет вода.

— А твои люди?

— Там не на что смотреть, Мари, — рвано хрипит мне в шею, прижимая сильнее. Отворачивая голову от жуткой картины, которая все равно так и продолжает стоять перед глазами.

— И нечего уже собирать. Но они знали, на что шли. Это их работа. Их сознательный выбор. Смерть в нашем деле может настигнуть в любой момент. Они бойцы, Мари. Они и их семьи были к этому готовы.

Только киваю, проглатывая слезы.

К такому нельзя быть готовым. Никогда. Но уже ничего не исправить.

61 Глава 61

Он так и несет меня. Под проливным дождем. В полной темноте. На вытянутых руках.

По каким-то узким кривым улочкам, которых даже я не знаю, хоть и выросла здесь.

Заносит в какой-то высотный дом.

Обшарпанный подъезд пахнет сыростью и плесенью. Проносит по пролетам. А вокруг стены с оторванной, выдранной кусками штукатуркой и надписями какими-то.

Отпирает маленькую дверь. Заносит в крохотную комнатушку.

Бережно укладывает на постель.

Аккуратно снимает те жалкие ошметки, что остались от моей одежды.

Все как в дурмане. Как во сне. Не со мной и не про меня.

И только его глаза. Его рваное дыхание и бережные прикосновения, которые обжигают сильнее огня, говорят мне о том, что это на самом деле все со мной. Про меня. Что я не сплю и не провалилась снова в какую-то реальность на уровне бреда.

Молча, не пророня ни слова, относит меня в ванную. Все так же на вытянутых руках.

И я знаю. Потому что боится прикоснуться. Боиться причинить боль, касаясь поврежденной кожи.

Но физическая боль… Она всегда слабее. Слабее той, внутренней.

И я не дышу. Я задыхаюсь. Думаю о всех его словах. О том, способен ли он вот так же отнестись к душе. К сердцу. На вытянутых руках. Так, чтобы дать зажить. И больше не ранить. Никогда не ранить.

Способен?

Или я навечно обречена рядом с ним вариться в адском огне?

— Почти не повреждена, — шепчет, шумно выдыхая сквозь сжатые зубы. Отмывая меня бережно от черной обугленной краски.

Так же молча выносит, завернув в полотенце.

Укладывает на постель. Поворачивается к маленькому шкафчику. Достает банку, тут же начиная натирать все мое тело какой-то гадко пахнущей мазью.

Но она холодит. Приносит облегчение.

Даже стону, откидывая голову. Хорошо. Вот так хорошо. Когда его руки и эта пощипывающая прохлада.

— За каждую твою слезу я готов вырвать из себя килограмм мяса наживую, — хрипло шепчет, проведя пальцами по скуле.

Близко. Он так близко, что сердце вылетает из груди. Застревает где-то в горле.

— Я обещаю, Мари. Я клянусь. Ты никогда больше не будешь плакать.

И наклоняется. Наклоняется ближе. Касается моих губ своими, и нас обоих прошибает таким мощным разрядом тока, что немеет все тело.

Медленно проводит губами по моим, не отводя взгляда от моих глаз.

И столько в нем всего. В этом взгляде. Что седце разрывается. На части. На осколки. И срастается снова.

Уже другим. Уже целым. Без тех дымящихся ран, которые он нанес и которые до сих пор так дико кровоточили, что убивали меня изнутри. Заставляли внутренне орать при каждом движении. При каждом вдохе.

И я верю. Сейчас верю.

Что да. Он будет. Будет нести мое сердце на вытянутых руках. Затянет эти раны, как мазью.