Невинные дела (Худ. Е.А.Шукаев)

Уайтхэч испытующе посмотрел на ученика. Тот молча кивнул головой.

— Так вот, Чарли, мне кажется, что у вас в мозгу завелся червячок. Этакий червячок сомнения: на правильном ли мы пути? Целесообразна ли наша работа?.. Постойте, постойте, выслушайте до конца! — Уайтхэч отвел протестующий жест ученика. — Я говорю даже не о наших исканиях, а о чем-то более широком. Вы понимаете?

Уайтхэч помолчал.

— Как будто бы начинаю понимать… — тихо ответил ученик.

— Отлично! Теперь, когда вы решились заговорить, пойдет легче. Итак, вы, Чарльз Грехэм, ученый, крупный ученый — я имею право это сказать, — усомнились: на правильном ли пути наука? Имеет ли она право работать на войну?

— Пожалуй, вы слишком резко формулируете… — попробовал возразить Грехэм.

— Не будем спорить о формуле… Если вы вступили на путь сомнений, завтра это уже перестанет вам казаться резким…

— Да нет, просто мне кажется странным, что наша наука, охотно удовлетворяя нужды войны, совершенно игнорирует нужды мирной жизни. Ну хорошо, если уж признать неизбежной и необходимой войну, то почему также не признать иногда неизбежной и мирную жизнь?

— Послушайте, Чарли, вы не задумывались над тем, почему прежние ученые не терзали себя гамлетовскими сомнениями? Они просто изобретали порох, пушки, пулеметы…

— О учитель, очень большая разница! Они открывали также пар, электричество — и это не были военные изобретения. Конечно, и это использовалось для войны, но побочно. А атомная энергия? Ведь она предстала перед нами только как военное открытие. И разве что-нибудь от нее используется для мирной жизни? То же мы хотим сделать и с лучистой энергией. Вы же сами отказываетесь использовать открытые нами виды лучистой энергии только потому, что возможно лишь мирное использование их, а нам нужны лучи военные…

— Чарли, вы же не ребенок!.. Разве я против мирного использования?.. Но вы же понимаете: использовать для мирной жизни — это значит открыть секрет… Секрет не только того, что мы имеем, но, быть может, и того, что еще предстоит найти…

— Ага! В том-то и дело! Пар и электричество никогда не были тайной, а атомная и лучистая энергия — только тайна. Разве это не ужасно? Наука стала тайной.

— Но что же делать? Мы — ученые, только ученые, Чарли, не больше. Мы делаем науку, а не историю. Наука дает истории то, что та от нее требует. Не надо преувеличивать роли ученых, надо быть реалистом, Чарли!

— Трагическая реальность! — горячо воскликнул Грехэм. — Наша зрелая наука призвана уничтожить то, что создала младенческая наука наших предков. Сын, разрушающий одним ударом кулака дом, по кирпичикам сложенный отцом… Разрушающий только потому, что у сына оказался здоровый кулак…

— Не дом отца, а крепость врага, откуда грозят нам нападением… Не забывайте об этом, Чарли! — воскликнул Уайтхэч, пуская в ход последний козырь и одновременно сознавая, что он сползает с того пути искренности, на котором только и можно договориться с Грехэмом.

— Забываю? — иронически воскликнул Грехэм, и Уайтхэч снова пожалел о своей тираде. — Забываю! Да разве в нашей стране кто-нибудь может забыть о коммунистах! Забыть, когда о них напоминают каждую минуту! Только знаете, учитель, для меня, ученого, даже дети коммунистов — это все-таки дети, и построенные коммунистами города — все-таки города. Мне как-то неприятно, когда наука убивает детей и разрушает города.

— Вы предпочитаете, чтобы уничтожались не их города, а наши?

— Я предпочитаю, чтобы люди, у которых хватило ума открыть атомную и лучистую энергию, оказались достаточно умны и для того, чтобы договориться не пускать ее в ход друг против друга. И я верю, что они достаточно умны для этого, а делают их безумными те, кто…

— Довольно, Чарли! — багровея, крикнул Уайтхэч. — Вы уже сказали больше, чем нужно. Недоставало только, чтобы вы подписали воззвание о запрещении атомной бомбы. Самое подходящее для работника секретной государственной военной лаборатории…

— Вы сами вызвали меня на этот разговор, — сухо ответил Грехэм.

— Я не подозревал, что мой ученик не больше, чем мечтатель чьюзовского типа.

— Чьюз? — переспросил Грехэм. — Много чести для меня!.. Он не только ученый, но и герой. А какой я герой!

Это было слишком! Уайтхэч резко встал из кресла и вышел из кабинета. Он уже жалел, что затеял разговор.