Невинные тайны

— Тебе не кажется, — спросила Аня, поворачиваясь к Павлу, — что мы с тобой похожи на два воздушных шара времён Жюля Верна? И нас занесло так высоко в небо, что уже и земли-то не видно.

— Нет, не кажется! — рассмеялся Павел. — Мы с тобой стоим на твердой земле и правильно делаем, что верим в этих будущих депутатов, генералов, директоров! В хороших людей, которые дрыхнут теперь во всю ивановскую. Сопят в свои сопелки и совершенно не подозревают о блестящем будущем. Что же касается Жюль Верна, то я думаю, он был бы за эти наши фантазии.

— Жаль, что все-таки фантазии, — серьезно проговорила Аня. — И жаль, что, к примеру, на каждого из нас существует история болезни в районной поликлинике, личное дело в институте, на заводе, но нет личной истории каждого человека. Понимаешь, такую книгу надо писать всю жизнь, не только записывая туда, что уже произошло, но и предлагая, что надо сделать. Закончил человек школу — и он сам, и все остальные, с кем он будет иметь дело, должны знать, куда ему плыть, как двигаться, в чем он силен, а в чем слаб! Как ему жить и чего опасаться!

— Конечно! — обрадовался Павел. — Ведь характеристики, которые пишут нам, — ха! — они только внешние факты регистрируют.

— Да и то не все! А главное — сам человек своих оценок не знает. В чем он силен, а в чем нет.

— Этакий прогноз личности на завтра, да?

— Комплексный, доброжелательный план развития личности! Известный ему самому.

— Где вы, Жюль Верн!

Они расхохотались.

— Всё это бред! — сказала Аня.

— Сегодня, может, и бред, а завтра — кто знает.

— А давай все-таки начнем! — сказала Аня. — Предскажем Зине и Жене их будущее. Прямо при ребятах. И назначим срок предсказания следующих судеб. И пусть ребята примут участие. Только приготовятся как следует. Подумают друг про дружку.

— Подумать о другом всегда полезно! — согласился Павел. Он вздохнул, переводя дыхание. — Ну что ж, Аня, к концу второго года работы, может быть, мы с тобой и изобретем… велосипед?

* * *

Женя думал, что будет действовать уверенно и жестко, как требовала необходимость, но ничего у него не выходило. Математика отказывала, как он ни понукал ее. Требовалось еще искусство, игра. Словом, на свои ноги рассчитывать не приходится, километры, которые отделяли лагерь от городка, где находились аэропорт и вокзал, никак не делились на обыкновенные мальчишеские силы. Автобус тоже не подходил — на конечной остановке всегда дежурит милиция, и ему обязательно зададут вопрос, куда это он поехал. Дети из лагеря жили привилегированно и катались только на своих автобусах. Все остальное было подозрительным, и Женя это учитывал.

Да и вообще! Он должен исчезнуть так, чтобы его никто не видел. Точнее, видело минимальное число людей. Сейчас вступал в силу фактор времени. Ему требовалось вернуться домой как можно быстрее. Допустим, день его поищут. На второй день объявят розыск, станут звонить домой. Вернее в интернат, где он числился по бумагам. На это уйдут еще сутки. За три дня он должен вернуться.

Конечно, мало. Если бы самолетом — раз, и там. Но самолетом он летел из дома, в сопровождении потливой тетки. Обратно на самолете не полетишь — нет документов. Не очень-то солидно получалось, но что делать? Он решил уехать, и надо ехать.

Больше оставаться тут не позволяет совесть. Нельзя ему здесь. Нельзя. Надо уходить. А это не так просто.

Кроме расчета, требовалось еще что-то. Какая-то изюминка. К вечеру отпустило. Он придумал.

Поднялся в корпус, покрутился на площадке, где болтались дежурные, и когда они, болтаясь от безделья, вышли на крыльцо, открыл тумбочку. Там хранились нарукавные красные повязки. Одну Женя аккуратно сложил и сунул в карман.

Потом он отправился в комнату для тихих занятий, отрезал половину ватманского листа, склеил — не очень аккуратно, правда, — большой белый пакет. Подумав, написал на нем красным карандашом печатными буквами: «ДОСТАВИТЬ В ПУНКТ X. СРОЧНО».

Под иксом мог подразумеваться любой город или поселок. Очень удобно для возможных объяснений.

В комнате никого не было, перед сном обычно народ болтался на площадке возле корпуса — не хотелось расходиться, пели дружинные песни, встав в кружок, раскачиваясь в такт словам Женя недолюбливал эти предсонные спевки, но сейчас его неудержимо тянуло вниз. Он взял квадратик бумаги, оставшийся от большого куска, и написал на нём: «ИСКУПЛЕНИЕ».

Потом сунул квадрат в конверт, заклеил его, сбежал в спальню и аккуратно положил конверт под матрац.

Он оглядел спальню, которую почему-то называли по-больничному: палатой. Одинаковые железные койки с железными сетками и одинаковыми одеялами. И подушки абсолютно конгруэнтны, то есть подобны. Так ему казалось совсем еще недавно И все пацаны были похожи. А теперь ему показалось, что даже у подушек свои характеры. Вот Генки Соколова — с подбитой щекой, сиваковская — толстушка; вытянутая, будто тянется куда-то, — Вовки Бондаря. Одна подушка Саши Макарова — как белоснежная пирамида Хеопса — каждое утро и каждый вечер ее подправляет, приглаживает Пим. Хороший всё-таки он мужик.