Невинные тайны

— В меру, значит? — уточнил дед.

— Без меры у нас воспитательницы! — сказала Зоя.

— Не все, конечно, но с пяток наберётся, — хихикнула Фая. — Поверишь ли, дедуля, чо делают? Ни в век не догадаешься! Устраивают в группе сквозняки. Глядишь, наутро другой-третий с температурой, дома сидят. А эти твари нам врут, что комплект полный, давай, мол, им еду на всех. Вот и воюй!

— Неужто такие крохоборки? — усмехнулся одуванчик.

— Не только! — объяснила, фыркнув, Зоя. — Группа сокращается, работы меньше.

— А я-то, старый, думал, в сады эти идут, кто малышей любит!

— Да что ты, дедуля, — умилилась Фая. — Кто их теперь любит? Я бы своего Петьку вот этими руками задушила!

— И свой есть? — крякнул дед.

— А куда же без их-то? Десять лет, такой оболтус, еле в следующий класс переволокла, хорошо, учительница жалостливая, да ведь их тоже за двойки-то жучат. Куда они денутся! Бабкам вот на месяц подкинули с Зоей. Пожить-то ведь и самим охота. Что же теперь, детишкам дорогим и жизнь посвящать прикажете?

— Прошла эта мода! — хохотнула Зоя. — Сами выпростаются. Если захотят.

— В общем, — засмеялся дед, — как щенков — в омут. Кто выплывает — тот жилец!

— Эх, дедушка, — не согласилась Фаина, — какие-то ветеринарные у вас сравнения!

Неожиданно Женя подумал, что эта Фая и его Пат одинаково рыжие. Вся разница только в оттенке. У этой волосы — как медная проволока, а оттого и вся она кажется вульгарной, а у ма рыжина какого-то благородного, притушенного цвета.

«Что за дикое сравнение?» — одернул он себя, но — нет, никуда не девалась, не исчезала эту дурацкая мысль.

Женя поднялся, спрыгнул с полки, выскочил из купе.

— Что это с ним? — спросила рыжая вслед, но он захлопнул дверь, ушёл юнец в конец коридора.

Минут через пять вышел ветеринар. Достал мундштук, вставил в него сигаретку, подошёл к Жене.

— Ну что, малец, — спросил он, прокашлявшись, — тошно тебе слушать бабью брехню?

Женя пожал плечами.

— Да нет, — ответил. Помолчав, прибавил: — Они хоть не врут. Честные.

Дед хмыкнул, подвигал бровями, чиркнул спичкой, затянулся. Времени подумать достаточно. Сказал:

— Я уже и сам так подумал. Да только больно дрянная эта их честность. — Помотал головой. — До чего женщины дошли! Пусть не все! Пусть их мало! А все равно — много!

Они молчали. Мимо проносились белые камни, неровная, ненарядная земля, не прикрытая зеленью и цветами, совсем как не прибранная красивыми словами настоящая правда.

Стало смеркаться.

Женя перевел взгляд на стену вагонного коридора и заметил расписание поезда. Поздно вечером они прибудут на станцию, где простоят целых полчаса. Неожиданно он подумал, что может совершенно спокойно освободиться от самой серьезной погони. Надо только дать ясную и выразительную телеграмму, вот и все. В лагерь и домой.

Он повеселел, приняв мудрое решение.

* * *

С вокзала ушёл последний поезд, от пирса отчалил последний пароход, и хотя еще три рейса должны были подняться в воздух с аэродрома, в списках пассажиров фамилия Жени не значилась.

Да он и не мог улететь самолетом — слишком большой риск.

— Ну, что будем делать? — спросил начальник лагеря. — Объявляем всесоюзный розыск?

Школа-интернат, где по бумагам числился Женя, разговаривала голосом завуча Шевелевой довольно строптиво, с вызовом, а когда начлагеря сказал, что вынужден будет звонить в тамошний горком партии, ответила:

— Вот-вот, позвоните туда. Там вам подробней ответят, кто такой Евгений Егоренков и чей он сын.

— Сын? — почти взвыл начальник. — Но здесь же черным по белому указано, что родителей у него нет. И что он ваш ученик.

— Я ничего не знаю, — сказала завуч Шевелева деревянным голосом, довольно громко, на весь кабинет: слышимость была отменная, — я ничего не знаю, кроме одного: у нас такого ученика нет и никогда не было.

Они молчали с полчаса. Это был коллективный шок. Первой очнулась ветеранка Агаша:

— Банда тут ни при чем.

И хотя всем сразу стало не по себе, всё-таки решили ждать сообщения местной милиции.

Лагерь спал, спал Генка Соколов вместе с остальной оравой в несколько сотен детей, ничем не отличимых от остального детского мира и всё же так не похожих на обыкновенных детей, спала завуч Шевелева, — может быть, даже очень крепко спала, честно выполнив свой долг, как следует отчитав этого нахального начальника лагеря, который, видите ли, окопался на теплом берегу моря да еще и разыскал ее домашний телефон как-то, через милицию, надо же, нахал, дай ей Бог ответить за своих учеников, а тут еще эта известная фамилия и явно грязная подтасовка, нет уж, увольте, нет ничего важнее чистоплотности на белом свете, главной заповеди учителя, спал даже беглец Егоренков, освободивший телеграммами свою душу, отправились спать замы и помы начальника лагеря, отправился восвояси вожатский совет — опытные и бывалые, не спали и не готовились ко сну только, пожалуй, двое — начальник лагеря и Павел.

— Ну, что будем делать? — повторил начальник. — Сейчас позвонит милиция, скажет, пора объявлять розыск, а мы с тобой что ответим им?

Затрезвонил телефон. Павел вскинулся.