Невинный сон

Мой отец уже давно не был в этом доме – доме своего детства, – и ему захотелось увидеть, что в нем переменилось. И вот мы вчетвером отправились бродить по комнатам. Мы с Гарри показывали то, что уже сделано, и рассказывали о том, что собираемся сделать. Во время нашего обхода отец то и дело с серьезным видом кивал, и снова было непонятно, одобряет он нашу работу или просто воздерживается от суждения. С другой стороны, моя мать то и дело весело откликалась на наши объяснения и отпускала нам восторженные комплименты. Она явно решила вести себя оптимистично и доброжелательно. Я знала, что эта наигранная веселость долго не продержится – Гарри от нее лез на стену, – но я была ей благодарна за старания и за ее решимость провести этот день самым наилучшим образом.

Наш тур завершился в студии Гарри, и пока мы стояли в холодном бетонном гараже, Гарри показывал нам сооруженные им полки, рассказывал, как расчистил помещение для работы и сделал новое освещение. Он говорил, а я обводила взглядом студию, пытаясь определить, где теперь стоит ящик с тайными рисунками. Но его нигде не было видно.

Мать театрально задрожала.

– Господи, ну и холодно же здесь. Может, вернемся в дом?

– Вы, девочки, идите в дом, – сказал отец, – а я хочу взглянуть на кое-какие работы.

Он присел на корточки перед прислоненными к стене картинами. Мой отец всегда выказывал интерес к работам Гарри, а Гарри, в свою очередь, радовался его вниманию. Мне было приятно, что у этих двух мужчин – самых мною любимых мужчин – есть общие интересы.

Мы вернулись на кухню, и я заглянула в духовку.

– Как вкусно пахнет, – заметила мать.

Я жарила в духовке картофель с пастернаком, кабачками, луком-шалотом и чесноком. Аромат этой компании разносился по всей кухне.

– Ты отлично готовишь, – сказала мать, – стоит тебе только захотеть.

– Спасибо за комплимент, мамочка.

– Кстати, это касается не только готовки. Ты такая умная и такая талантливая.

Я посмотрела на мать: в ее взгляде сквозило сожа-ление.

– Мам, перестань.

– Перестань что? – спросила она и улыбнулась. – Сегодня Рождество. Давай-ка выпьем. Где у вас штопор?

Пока она открывала бутылку вина, я пошла в столовую за бокалами. Она налила два бокала, а когда я спросила, не позвать ли отца и Гарри, она отмахнулась.

– Они сами о себе позаботятся. Пусть делают что хотят. Давай побудем вдвоем и насладимся компанией друг друга. За хорошее настроение, доченька!

– За хорошее настроение!

Мы чокнулись, и я подождала, пока она допьет вино. А когда она поставила бокалы на кухонный столик, я ей все и выложила.

– Мам, я беременна.

Она изумленно уставилась на меня, прижала руку к груди, и из нее вырвалось нечто среднее между вздохом и рыданием. А потом, не говоря ни слова, она подошла ко мне и обняла меня, и я почувствовала силу и страстность ее объятия. Мы отстранились друг от друга, и я увидела в ее глазах слезы. Она покачала головой и сказала:

– Это замечательно. Радость моя, это замечательно.

И вдруг мать зарыдала. Я изумленно увидела, как она, прикрыв трясущимися руками лицо, яростно трясет головой, а по щекам у нее растекается тушь с ресниц.

– На, возьми, – сказала я и протянула ей кусок бумажного полотенца.

Мать вытирала с лица тушь и пыталась прийти в себя, а я поглаживала ее по спине.

– Ты в порядке? – спросила я.

– Он был чудным ребенком. Диллон, – все еще тряся головой, проговорила она. – Ты же знаешь, я очень его любила. Я его обожала.

– Знаю, мама.

– Я каждый раз сомневаюсь: заговорить о нем при тебе или нет? Мне так не хочется тебя расстраивать. Но что есть, то есть… Я безумно по нему скучаю.

Она произнесла это страстно и снова расплакалась. Я почувствовала, что во мне тоже все заклокотало, но я изо всех сил сдерживала свои чувства.

– Я знаю, мама, тебе было нелегко.

– Радость моя, – сказала мать, повернулась ко мне, взяла мое лицо в ладони и улыбнулась мне сквозь слезы. – Еще один ребенок. Ты не представляешь, что это для меня значит. Даже не представляешь.

Открылась дверь, и в комнату вошел Гарри, а за ним отец. Они на ходу продолжали беседовать, но, заметив нас и увидев на лице матери слезы, оба замерли.

– Джим! – воскликнула мать. Отец уже шагал к ней, озабоченный и растерянный. – Замечательная новость.

Она рассказала ему, и отец тут же обнял меня, а в минуту нашего объятия я почувствовала, как его тело сотрясается от каких-то глубоко запрятанных чувств. Потом он отстранился, посмотрел на меня и одобрительно кивнул.

А позади него мать обнимала Гарри, смеялась, вытирала слезы. Она потянулась за своим бокалом вина и на полпути остановилась.

– Вино? Какое вино? Мы должны пить шампанское! У нас праздник!

Отец словно вдруг очнулся, и оба они принялись искать бокалы для шампанского и снимать серебристую обертку с «Вдовы Клико». Оба они веселились с каким-то детским упоением.

Мы с Гарри переглянулись. Я улыбнулась ему, и мой взгляд говорил: «Ну, не чудесно ли это? Видишь, какую радость уже приносит этот ребенок? Как он врачует раны?»

Лицо Гарри было неподвижно и непроницаемо. Отец протянул ему бокал шампанского, и Гарри отвернулся.