Невиновные

– Что ты меня все время об этом спрашиваешь? И не один раз в день, а три или четыре...

– Потому что мне хочется, чтобы ты была такой же счастливой, как я...

– Я счастлива.

Она произнесла это совсем не таким тоном, как он.

По вечерам она чаще смотрела телевизионные передачи, чем разговаривала с ним. Сидя подле жены, он смотрел то на экран, то на нее, и в конце концов это начинало ее раздражать.

– У меня испачкана щека?

– Нет.

– Тогда почему ты то и дело поворачиваешься ко мне?..

Она не понимала его обожания. Прошел год, а детей у них все еще не было. Иногда они ходили обедать к Брассье на авеню Версаль, У Брассье была прислуга, и Селерен страдал оттого, что не может облегчить домашние заботы своей жене.

По воскресеньям Брассье с женой совершали дальние поездки за город, часто отправляясь туда уже в субботу днем и ночуя в какой-нибудь живописной деревенской гостинице.

Селерены только могли пригласить чету Брассье в ресторан, потому что, как откровенно призналась Аннет еще до свадьбы, она не умела готовить.

– Могу сварить яйца всмятку или поджарить яичницу-глазунью...

Они по воскресеньям бродили по улицам, открывая для себя еще неизвестные им кварталы или смешиваясь с толпой, медленно текущей вдоль Елисейских полей.

Если погода была ненастная, они шли в кино.

Не казалась ли его жене такая жизнь бесцветной? Но чем еще им было заняться, раз у них не было машины? Он твердо решил откладывать плату за сверхурочную работу, чтобы купить если не «Альфа-ромео», то хотя бы недорогую маленькую машину.

Она никогда не жаловалась. На ее лице всегда блуждала смутная улыбка, словно она вела какой-то внутренний монолог.

– О чем ты думаешь?

– Ни о чем особенном... О тебе... О тех знаках внимания, которыми ты меня окружаешь...

Они съездили к его отцу на уик-энд в самый разгар лета, когда солнце пекло немилосердно. Поезд довез их до Кана, где им пришлось долго ждать пригородного до деревни, которая оказалась всего лишь хутором.

Ферма представляла собой жалкую лачугу, и всего три коровы паслись на лугу, да еще бродила свинья с поросятами.

Отец. Селерена был приземист, простоват, со слишком красным, как у много пьющих людей, лицом. Жена его умерла, и он жил со старой служанкой.

– Эге! Смотри-ка, сынок...

Понять, что он говорит, из-за местного произношения было трудно. Куча навоза расползлась чуть не до самой кухни, но в доме было чисто.

– Должно быть, это та самая женщина, о которой ты мне написал в письме?

– Да, это моя жена.

– Она в порядке. Если уж по правде, то малость худовата на мой вкус, но все равно недурна...

Словно по ритуалу, отец достал из буфета бутылку кальвадоса и наполнил четыре стакана.

– Четвертый для Жюстин, – проворчал он, указывая на женщину, – когда ее мужа не стало и она не знала, куда деваться, я предоставил ей койку в доме...

Жюстин сидела нахохлившись, как ворона, и не смела рта раскрыть.

– Ну что ж, за здоровье нас всех...

Он осушил стакан залпом. Аннет поперхнулась: в кальвадосе было по меньшей мере шестьдесят пять градусов. Старик сам его изготовлял в перегонном кубе.

– Чересчур крепко для нее, да? Сразу видно, что городская птичка...

– Она тоже из деревни.

– Из какой же?

– Ее деревня в Ньевре...

– Ты думаешь, я знаю, где эти места?..

Он разглядывал ее с ног до головы, словно корову на ярмарке, и взгляд его остановился на животе молодой женщины.

– Нет еще малыша в чемодане?

Она покраснела. Ей стало не по себе. Отец снова налил, а он, должно быть, уже принял несколько стаканов до их приезда.

Селерену тоже было не по себе, потому что встреча не удалась, но им все равно нужно было дожидаться прихода пригородного поезда.

– Жюстин, пора идти доить...

За два часа отец выпил шесть стаканов кальвадоса, и когда вставал, то вынужден был ухватиться за край стола – так его шатало.

– За меня не бойтесь... Я могу осилить еще целую бутылку...

Он направился на луг, и когда сын с невесткой уходили, даже не пошевелился, потому что громко храпел на солнцепеке в высокой траве.

– Прости меня...

– За что?

– За то, что тебе пришлось выдержать этот спектакль... Но один-то раз надо было приехать. Я только и думаю что о поезде, он еще далеко и придется подождать...

– Знаешь, Жорж, я таких видела. Ведь я тоже родилась в деревне и могу сказать, что в каждой деревушке есть свой горький пьяница... Да и в Париже во время моих походов мне тоже случается сталкиваться с такими...

– И что же ты с ними делаешь?

– Я их умываю... Если нужно, приподнимаю голову и заставляю выпить горячего кофе, оставляю им что-нибудь поесть на столе.

Было ли это ее призванием? Она держалась за свою работу, возможно, крепче, чем за его любовь. Он не решался расспрашивать ее об этом, сознавая, что это в некотором роде запретная тема.

Аннет не была верующей. Она поступала так не по религиозным убеждениям. Так, может, из любви к людям? Из жалости? Или из желания чувствовать себя нужной? Ответа он не находил. Не находил его и сегодня, а уж после ее смерти он так никогда ее и не узнает.

Двадцать лет он наблюдал, как она живет. Каждый день или почти каждый он обедал с ней. И все вечера они проводили вместе.