Невиновные в Нюрнберге

— Я решила убежать, понимаешь? Вычеркнуть Освенцим и оккупацию из моих снов, уничтожить все их следы в памяти. Я достаточно наблюдательна и заметила: после того как я чудом спаслась и благополучно вернулась, все видят во мне призрак. Я не желаю быть призраком. Я не хочу напоминать всем, что Durchfall[44] — это я, что Sortierung[45] — это я, что Entlausung[46] — это я, что вонючие эшелоны с людьми — это тоже я.

Она сжалась, наклонила голову, рука с сигаретой то и дело тянется к пепельнице. Вдруг она рассмеялась, глядя на кончик сигареты.

— В Брюсселе я встретила мужчину, который нравился мне до моего ареста. Музыкант. Личность. Сколько было у нас общих тем! Он приходил ко мне все чаще, и мы разговаривали часами. Я любила слушать, как он говорил, мы любили вместе играть. Я разыскала его в первый же день по возвращении из Освенцима. Он пришел ко мне и воскликнул: «Боже! Что они с тобой там сделали?!» Но, даже если бы он ничего не сказал, я бы увидела сострадание и ужас на его лице. Этого нельзя скрыть. Он помог мне. Я ему многим обязана. Хорошее начало для старта. Но я больше не решилась встретиться с ним. Мне двадцать семь лет, и я не могла вынести чувства сострадания и жалости, которое вызываю у всех. Меня жалели все, кто меня знал. Какая бледная! Какая истощенная! Мои прежние преподавательницы. Мои прежние подруги. Я уехала из Брюсселя, я пошла в самый лучший косметический салон. Я решила, что никогда больше не буду бледной и изможденной. В Антверпене я познакомилась с интересными людьми, моими ровесниками. Ко мне вернулось хорошее настроение, мы даже ходили на танцы.

Она снова горько рассмеялась. Пепел упал на ковер.

— Но во сне все это возвращалось, независимо от того, как я проводила день, как веселилась вечером. Во мне просыпался прежний ужас, ледяной страх душил меня по ночам. Но я убегу, я должна избавиться от этого кошмара. Даже если бы на скамье подсудимых сидел доктор Менгеле, который, ты знаешь, убил обеих моих сестер, я и то не вошла бы в зал Трибунала. Я не буду оглядываться назад, нужно быть кретином, чтобы к этому возвращаться. Нужно лишиться инстинкта самосохранения.

Она потушила окурок.

— Поедем со мной в Милан. Вдвоем будет легче убежать от кошмара.

Теперь уже я вертела в пальцах сигарету, хотя и не собиралась курить.

— Ты ошибаешься, — сказала я. — Мы стали бы друг для друга источниками бесконечных воспоминаний. Без единого слова, только взглядом напоминали бы друг другу о том, что было.

Соланж внимательно слушала меня.

— Пожалуй, ты права. Как-то во время танцев мне кто-то поклонился. Я ответила. Партнер спросил меня, откуда я знаю этого человека, одиноко сидящего за столиком. Я не помнила. «Может быть, из Освенцима?» Он был в шоке. «Что? Из Освенцима? Вы были там?!» Он буквально одеревенел и танцевал со мной, словно с покойницей; я шутила, напевала, но это не помогло. — Соланж вздохнула. — Мне постоянно приходится убегать. Из Антверпена я уехала. Сюда, в Нюрнберг, я согласилась приехать после долгих колебаний. И если бы не встреча с тобой, у меня было бы чувство, что я окунулась в грязь Биркенау.

Она встала. Поправила перед зеркалом короткие волосы, провела ладонью по серым щекам.

— Теперь я убегаю в Италию. Нужно выкарабкаться из прошлого, нужно искать новые звезды над головой, новые впечатления, новые деревья вдоль дорог, новых людей. Чтобы не видеть сны, после которых просыпаешься мертвой. Тебе это знакомо?

— Говорят, есть люди, которым никогда не снятся лагерь, война.

— Счастливчики.

Все так же сутулясь, она натянула на себя свитер.

— Какое счастье, что завтра я не буду слышать немецкую речь. Концерты и без того выматывают меня предельно. Ты не представляешь, сколько сил поглощает каждая репетиция. После концерта разговоры с незнакомыми людьми, обязательная улыбка, часами длящиеся ужины, тогда как больше всего на свете мне хочется захлопнуть за собой дверь номера и лечь спать. Как хорошо, что сегодня здесь ты. Смотри, как уже поздно. Летом в это время начинало бы светать. Запели бы птицы.

Она надолго умолкла. Настенные часы тихо отмеряли секунды, и каждые четверть часа раздавался мелодичный звон.

— Скажи, ты поверила им? — спросила Соланж. — Ты веришь в то, что они никогда не попробуют повторить?

Мы смотрели друг на друга в полумраке ночи.

— Знаешь, мне бы хотелось поверить в это здесь, в Нюрнберге.

— Так как есть Трибунал?

— Угу.

Она выпрямилась.

— Если ты не хочешь ехать со мной, поезжай одна. Все время вперед. Беги! Беги! До тех пор, пока не найдешь места, где сможешь спать без сновидений.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Давно уже я так крепко не спала. Где я? У меня каникулы? Первый день в деревне после трудных экзаменов? Я пытаюсь найти в памяти какую-то ниточку, связывающую меня со вчерашним днем, и вдруг меня пронзает холод: ведь это Нюрнберг. Нюрнберг, выносящий приговор высшим главарям этого непонятного мне народа. И я здесь не зритель. У меня тяжелая, превышающая мои силы обязанность.

Меня пробирает дрожь: а вдруг это случится уже сегодня? Через несколько часов?