Невиновных нет

В четыре руки те сгребали листья, обнажая землю — еще слегка рыхлую, незакаменевшую, не успевшую осесть под дождями, слежаться натвердо. Он пристально наблюдал, как они это делают. Когда ехали сюда, очень волновался, даже почувствовал, что началась тахикардия. Боялся, не выдержит, если они разроют могилу, боялся, что растеряется, они это почувствуют и тогда… Но сейчас им овладела совершенно трезвая способность наблюдать за жуткой работой этих двоих. Оба были молоды, сильны, изворотливы, особенно опасны сейчас, когда гадали, что последует, когда разроют могилу. Он полагал, что прежде они не знали страха, потому что все сходило с рук, он видел это по их лицам. Страх удваивал их силу, ловкость, атавистическую способность уходить от опасности. Но это было преимущество животных, обладавших лишь хитростью инстинкта. Его же преимуществом был опыт всей долгой жизни с сотнями проявлений зла, бесчисленные варианты которого он знал, как таблицу умножения. А главное, на его стороне был опыт трех лет фронта. Боже, сколько раз он, молоденький командир разведроты, ходил за линию фронта, проводил туда ребят из артиллерийской разведки, каких-то людей в полуштатском с тяжелыми рюкзаками. По их маленьким, специального назначения рациям «Север» он понимал, что люди эти уходят в немецкие тылы глубоко и надолго. Он вел этих людей, утопая в засасывающих, незамерзавших даже в январе болотах, через минные поля, снимая немецкие боевые охранения без выстрелов, тихо ударом малой саперной лопаты по основанию черепа или штыком-ножом под левую лопатку, или телефонным кабелем, захлестнув шею. Вспомнилась подробность: немецкий кабель тонкий — синий или красный, — был неудобен, гладкий, скользил в пальцах, наш же удобней, грубее, в черной смолистой оплетке, он оставлял на шее черный след, как и на ладонях от протяжки, когда случалось тянуть связь и когда он отматывался с гремящей катушки, пальцы и ладони потом долго пахли то ли смолой, то ли сапожным варом… Ничего этого не знали эти двое, скребшие пальцами землю. Не знали они и того, что стреляет он одинаково с обеих рук и из любого положения. Он был для них просто выжившим из ума опасным стариком с пистолетом в руке, лежавшей на колене… Он, правда, не стрелял давно, очень давно… с сорок пятого года не держал в руках оружия. И все же рукоять «Збруевки», согретая ладонью, лежала в ней привычно надежно. Он стал зябнуть. Это плохо, коченели пальцы, что еще хуже. Понял, что копать руками они будут до рассвета. Ладно, теперь он знает, где они зарыли Мишу. Это главное.

— Кончайте! — велел он.

Те поднялись, машинально вытерли руки о штанины.

— Откуда приехали?

Молчание.

— Оглохли?!

— Из Риги, — ответил рябой.

— Зачем?

Снова молчание.

— Я спрашиваю: зачем? — он шевельнул пистолетом.

— За машиной, — снова ответил рябой.

— Врешь, сволочь! Так далеко за этим ехать не нужно!

— Послали. Одного напугать.

— Кого?

— Тебе что за разница, — огрызнулся высокий блондин. — Ты получил с нас свое.

— Получу, — кивнул старик. — Так кого?

— Не знаем, нам адреса еще не дали, — соврал рябой.

Брустин почувствовал, что рябой характером послабее, разговорчивостью хочет что-то выторговать или выиграть время.

— Кто такой Артур? — вспомнил Брустин имя из подслушанного разговора там, еще в Матвеевской.

— Не знаем, он по телефону звонит и отдает команду.

— И платит?

— Ага.

— Сколько?

— По-разному.

— У кого получаете деньги?

— Нам кладут в тайничок.

— В каких городах бывали?

— В Ростове, в Таллине, в Рязани.

— Откуда же ваш Артур, сидя в Риге, знает всех, кого надо… — старик запнулся.

— Видать, из Москвы получает команду от хозяина.

— Кто этот «хозяин»?

— Не знаем и лучше не знать.

А блондин все молчал, не расслаблял сведенные злостью брови.

— И много заказов уже выполнили? — спросил старик.

— Тебе какое дело?! — взорвался блондин.

Старик не прореагировал, только спросил рябого:

— Чем вы убили моего сына? За что?

— Монтировкой, — после паузы хрипло сказал рябой. — Много знал.

— Кто? Ты или он? — кивнул на блондина.

Рябой слегка повернул голову к блондину.

— Значит ты? — Брустин тяжело уставился ему в лоб, как бы пронзая его, словно желая увидеть, что происходит в мозгу у этого ублюдка, как устроен этот мозг и почему именно так.