Невиртуальная реальность (сборник)

– Правильно, – проворчал он, вставая и потирая ягодицу. – Насилие – лучший аргумент, когда слова кончаются и оппонент побеждает в споре.

– А мы разве спорим? – Женщина положила ногу на ногу и скрестила руки на груди. Она серьезно смотрела на Яцкевича, и он вспомнил взгляд своей классной руководительницы в 136-й средней школе города-героя Минска.

– Почему ты не хочешь говорить о своих бывших женах? Это ведь было много лет назад. Я не верю, что тебе до сих пор болит. Почему ты, всегда такой открытый, внезапно закрылся, и пробить это невозможно? Хочешь, я расскажу тебе о моем бывшем муже?

– Нет.

Макс поднялся, походил еще немножко и сел на краешек скамейки, подальше от Ники.

Он молчал, и женщина не торопила его. Наконец он развел руки и глубоко вздохнул.

– Понимаешь... Понимаешь... В свое время они меня почти доконали, и я виню их в том, что мои дети живут без отца.

– Естественно, что ты винишь их.

– По крайней мере, без биологического отца. То, что я считаю, что это их вина – это объективно?

– Чрезвычайно субъективно.

– Конечно. Они уверены, что виноват – я. И, возможно, они могут это доказать. Скорее всего, если я буду далеко – могут. Но спорить в отсутствие оппонента – в худшем случае – подло, в лучшем – глупо. А я не хочу говорить плохо о людях, которых я когда-то очень любил.

– Но ведь они говорят о тебе плохо в твое отсутствие?

– Ну и что? – Макс ухмыльнулся, вспомнив анекдот. – В мое отсутствие пусть они даже меня бьют.

– Знаешь... – Ника пожалела, что Макс сидит так далеко. Ей хотелось взять его руку. – Это, конечно, благородно, но...

– Но что – но?

– Ну... Не знаю. Наверно не прагматично... Нет. Неправильное слово.

– А что прагматично? – Он замерзал и потер ноги. – Я помню, как моя прагматичная младшая жена подала на меня в суд на алименты.

– А вы уже развелись, на тот момент?

– Тогда нет. Она ушла из дома и жила у своих родителей. Но хотела моих денег.

– Но у нее ведь был твой ребенок?

– Ну и что? Почему бы не жить дома? Я и сказал судье, что жена не подает на мужа в суд, и потребовал нас развести.

– Ну, а судья что?

– Ничего. Судья, кстати, была пожилая и красивая. Почему-то все судьи женского пола, встреченные мной, а их было немало, были пожилыми и красивыми. А эта... Еще и какая-то стервозная. Неприятная тетка.

– Видимо, эта судья тебя очень обидела.

– Нет. Обидеть меня может только уважаемый или любимый мной человек. Она просто следовала букве закона. Может быть, чересчур яро. А законы у нас кривые.

– Ладно. Дальше давай. Наконец-то рассказываешь.

– Тьфу, блин. Я ведь предупреждал, что ничего хорошего не скажу.

– Ну – начал уже. Продолжай!

– Хорошо. Судья вызвала социального работника, чтобы нас помирить. Работник сначала хотела нас выслушать, чтобы мы излили душу и успокоились.

– Правильно. И что было?

Максим поморщился. Вспоминать о том, что сказала его жена было неприятно.

– Она начала говорить. Говорила так долго, что социальной работнице с трудом, с третьего раза удалось ее остановить.

– И о чем же она говорила?

– Говорила о том, какой я нехороший человек. Говорила очень эмоционально и убедительно. Причем, это не была ложь. Самое неприятное, что это была какая-то полуправда, в контексте которой я всегда оказывался негодяем и подлецом. Вначале я хотел вмешаться, поправить факты, но работница меня останавливала, да и жена была в таком праведном возмущении, что я сдался и просто слушал, как будто речь не обо мне, а каком-то незнакомом подонке.

– Но ведь и тебе дали слово?

– Да.

– И ты ей ответил на все, что она сказала?

– Нет.

– Как так?

– А зачем? Я спросил у соцработницы, чудовище ли я? Она ответила, что судя по словам моей жены – да.

– Но почему ты не объяснил, что ты не чудовище.

– Но это же и так ясно. Я очень устал и сказал, что если это правда, то зачем молодой, красивой женщине мучиться с таким. А если неправда, то я не хочу жить с человеком, который видит меня так. В любом случае, фамилию «Яцкевич» будет носить только моя дочь.

Максим разволновался и закурил первую за четыре часа сигарету.

– Иди сюда. Я тоже хочу дать тебе тепло. Но ведь мне тоже надо знать, с кем я имею дело, – Ника говорила извиняющимся тоном.

Макс выкинул сигарету и пересел. Ему стало горько. Ночь потеряла большую часть своей прелести. Максим хотел забыть о многочисленных исках, которыми его преследовала его бывшая любовь.

– Пожалуйста. Больше никогда. Больше никогда не провоцируй меня.

– Хорошо. Но я расскажу тебе о своих неурядицах?

– Не сейчас, потом. И желательно, когда я буду спать.

– Ладно. Не хочешь – как хочешь.

Уголки ее рта опустились, и морщинки виднелись четче. Большая ворона села на вымощенный разноцветными кирпичиками тротуар и несмело подошла к сделанной в виде раскрывшего клюв пингвина мусорке. Максим смотрел на птицу и жалел, что у него нет конфеты. Он прищурившись взглянул на Нику и сказал:

– Все как-то неправильно. Я, вроде, не дурак, но как строить отношения в семье – не понимаю...

Женщина порылась в сумке и, найдя там блестящую обертку от жвачки, скатала шарик из фольги и неловко, по-женски бросила его вороне.