Неволя

В это время Бабиджа, сидя в своей опочивальне и окончательно успокоившись, гадал: прав ли он, что повелел наказать Озноби? Собственно, раб ни в чем не виноват. Озноби сказал, что он не собака, а слуга бека. И это так. А он, Бабиджа, приказал отколотить этого нахала купца за то, что тот посмел оскорбить слугу и его самого. И он тоже прав. Не прав лишь один Могул-Буги. Вечно он, не разобравшись, начинает лаяться и драться. Уж такой невозможный он человек, этот Могул-Буги. Сколько от его вздорного характера пострадало людей! А все оттого, что он - эмир: против него не смей и слова сказать. Его уж и травили, и стреляли, и подсылали раба с ножом - ничто его не берет, словно заговоренный. Все живет и мучает других. Теперь от него пострадал и он, Бабиджа, да ещё взял на душу грех - приказал наказать ни в чем не повинного раба. Бабиджа устыдился своего решения и послал мальчишку сказать, чтобы не начинали порку и отпустили Озноби.

Но его указание опоздало: Ахмед успел нанести несчастному два сильных удара. Кожа на спине Михаила вздулась кровавыми полосами. Ознобишин молча оделся и, все ещё недоумевая, пошел в свою клетушку.

Он зажег свечу и опять принялся за чтение Евангелия, и страдания Иисуса, распятого на кресте, вызвали у него слезы и жалость, и его обида показалась такой мелкой по сравнению с тем, что вынес Христос, что он постарался скорее забыть её, и, когда обида совсем исчезла, ему стало легко, потому что вместе с ней из него ушли ненависть и злоба. Он задул пламя свечи, перекрестился и лег спать.

Ночью его разбудил громкий шум. Он поднял голову и прислушался: злобно ругаясь, кого-то избивали во дворе. Слышались возмущенные голоса, шлепанье бегущих ног и хлопанье дверей.

Михаил вышел во двор и при свете факелов, которые держали невозмутимые и молчаливые братья-нукеры Байрам и Тимур, увидел здоровенного татарина, лупившего ногами и кулаками стоявшего на четвереньках Ахмеда. Он буйствовал до тех пор, пока не явился заспанный и легко одетый Бабиджа. При виде хозяина верзила распрямился, растрепанный и злой, выпустил свою жертву. Ахмед, воспользовавшись этим, пополз на четвереньках в темноту и скрылся.

Оказалось, что это прибыл буйный чабан Ергаш, который пас овец Бабиджи. Его жена, Такику, была стряпухой у бека. Ергаш узнал от кого-то, что его жена завела шашни с Ахмедом. Чабан прибыл тайно, дождался ночи, перелез через ограду, пробрался к помещению, где спали женщины, и принялся ждать. Скоро он увидел крадущегося Ахмеда, к нему вышла женщина, и они о чем-то шептались в темноте. Ергаш выскочил из своего укрытия. Женщина вскрикнула и убежала, так и оставшись неузнанной, зато Ахмед, этот презренный слуга-лизоблюд, попал в его руки, и он постарался сполна выместить на нем свою ненависть и досаду.

- Зарежу! - орал Ергаш, размахивая здоровенными кулаками. - Где он? Заколю!

- Да угомонись ты, горячка! Не шуми! - увещевал его тихим старческим голосом Бабиджа. - У меня от твоего крика голова болит. Объясни все толком. Что произошло? Что ты так разбуянился?

Но от чабана нельзя было добиться и двух вразумительных слов, он только вопил "зарежу" и махал ручищами. Наконец его удалось успокоить, и Такику поклялась Аллахом, что она честная жена.

- Раз она поклялась, ты должен верить, - говорил ему Бабиджа. - Тебя обманули нехорошие люди. Ах, Ергаш, Ергаш! Что ты наделал?! Такой поднял шум! И из-за чего? А все твоя подозрительность!

Укоризненный тон хозяина совсем усовестил верзилу. Он понял, что вел себя недостойно. Смущенный, стоял он в отсветах горящих факелов, отбрасывая гигантскую тень на весь двор, и, не зная, куда деть тяжелые руки, сокрушенно вздыхал. Все стали расходиться. Ушел на сеновал и Ергаш со своей плачущей женой, а Бабиджа все ещё стоял у входа в покои и размышлял. Он припомнил недавний разговор с Али, в котором тот подтверждал, что Озноби приносит несчастье, и думал: "Вот и в этот раз Ахмед выпорол Озноби, а через несколько часов сам был бит Ергашем. Действительно, тут что-то есть. Почему бы, допустим, Ергашу не избить Ахмеда прошедшей ночью? Почему это должно было случиться после того, как Ахмед побил Озноби плетью?"

Бек не мог найти ответа на эти вопросы и решился только на одно: убрать Озноби из дома. А так как в его правилах было исполнять свои решения немедленно, то на следующее утро Михаил Ознобишин покинул городскую усадьбу Бабиджи-бека и отправился с чабаном Ергашем в степь. Им предстояло с большой отарой овец откочевать к морю, на зимние пастбища.

Целый день они провели в седле, ночью спали прямо на земле, не разжигая костра, и Михаил очень мерз, так как на нем был один лишь халат. На следующий день они опять пустились в путь и только поздним вечером прибыли в долину между холмами, где стояли, открытые всем ветрам, две небольшие прокопченные юрты.

Между юртами пылал костер, возле него сидели два человека и лежала большая черная собака, которая учуяла всадников, вскочила и громко залаяла.