Невольница

Но вот в ворота въехала машина, верхняя часть которой была голубая, а колеса ярко-красные. Но эта машина не остановилась у парадного подъезда, а развернулась и стала напротив окна кладовой. Суман сразу узнала ее. Машину вел юноша. Тот, тот! У него были рыжие, почти красные, волосы. Суман отпрянула от окна и заспешила вниз. Этого человека она видела здесь. Однажды часов в пять утра, когда она выходила, чтобы выбросить мусор, она видела, как он покидал приют. А сейчас на нем была тонкая, расшитая золотой нитью рубашка, темнокрасные брюки из дорогого материала и модные остроносые туфли. Он вышел из машины, открыл заднюю дверцу и помог выбраться высокому толстому мужчине в одежде из грубой домотканой материи. К тому тотчас подбежал управляющий приюта. Одетый в грубую ткань господин снова опустился на свое место в машине. Потом с одной стороны от него сел этот молодой человек, с другой — управляющий Шадилал, и несколько минут они оживленно о чем-то беседовали, покачивая головами, после чего Шадилал направился к парадной двери встречать гостей, а юноша нажал на стартер и захохотал. Мотор взревел. И машина подкатила теперь прямо к подъезду. Суман успела выбежать к двери, ведущей во двор, когда машина с красными колесами остановилась перед приютом. Все гости встали, дочка Сохни вышла вперед. В руках она держала гирлянду, свисавшую до земли. Из машины, опираясь на трость, вышел тот важный господин, управляющий взял Мину на руки. Гирлянда очутилась на шее господина и закачалась у него на толстом брюхе. Все захлопали в ладоши.

Шарма, организовывавший встречу, совсем сбился с ног, но, к общему удовольствию, церемония прошла замечательно. Господин управляющий прочел длинный доклад, потом были речи гостей, а в конце объявили, что «Общество исправления женщин» жертвует приюту пять тысяч рупий. Некоторые почтенные дамы прихватили из дому узлы со старой одеждой. Читали имена жертвователей, и после каждого имени гремели аплодисменты. После встречи остались только самые именитые гости. Они соизволили откушать пищу, которую подают в приюте. До поздней ночи после отъезда гостей в приюте только и говорили о торжественном событии.

Наутро Суман проснулась позже обычного. Сквозь сон она чувствовала, что кто-то будит ее, но она так устала, что только поворачивалась и тут же снова засыпала. А когда ее принялись трясти, она все-таки приподнялась у себя на постели. И тут увидела, что перед нею стоит Шарма. Она принялась поспешно оправлять платье. Как он попал в это время в приют?

— Суман, — старик взял ее за руку и повел за собой, — Суман, мне нужно сейчас же поговорить с тобою.

Она встревожилась, но не посмела спорить. Старик вывел ее в другую комнату, положил ей руку на плечо и сказал:

— Суман, люди говорят, что ты была… м-м… падшей женщиной. Но я-то знаю, что из всех собравшихся здесь ты единственный честный и благородный человек. Так скажи мне правду, где Сохни?

Суман растерянно уставилась на него. Потом, не говоря ни слова, побежала к своей постели. Девочка безмятежно спала. Суман вернулась к Шарме.

— Ее девочка здесь, Шарма-джи. Спит на моей постели.

— Ее я видел, а вот Сохни исчезла. Мы не сообщали в полицию — не хочется позорить приют. Люди говорят, что она иногда разговаривала с тобой. А, Суман?

— Она где-нибудь здесь, Шарма-джи, — уверенно заявила Суман. — Разве может мать бросить своего ребенка?

— Суман, как ты еще наивна. — Печальная улыбка появилась на губах Шармы. — Из того, как ты отвечаешь, мне совершенно ясно, что ты действительно не знаешь, где Сохни. — Опираясь на палку, старик побрел к двери и, обернувшись, добавил: — Кажется, я недолго буду связан с этим приютом. Уже сейчас я не все понимаю здесь. Но меня не мучают угрызения совести — я сделал все, что мог. Об одном жалею — зря я привез сюда тебя, Суман. А выпустить тебя уже не в моих силах. Но запомни мои слова: если женщина хочет сохранить себя, сам царь демонов не сумеет справиться с нею.

Суман рассмеялась в душе. Бедный Шарма! Он разыскивает Сохни, девушку из хорошего дома, против ее воли оторванную от семьи, помимо ее желания ставшую матерью, взятую в приют против ее воли, а теперь по своей воле убежавшую отсюда. Да еще произносит такие речи! Бедняга был старым конгрессистом, большую часть жизни просидел в тюрьмах, годы, полные стремлений и надежд юности, провел, облачившись в грубый домотканый кхаддар, подавив в себе все желания, и столько личного принес в жертву. Он смотрел на мир сквозь розовые очки. Она сказала ему правду, что ничего не знает о Сохни. Она знала еще много другого, о чем не раз собиралась рассказать ему. Но какая от этого польза теперь, если он оставляет приют? Он боялся сплетен и злословия и, можно считать, признавал себя побежденным, оставляя этот приют. А что толку жаловаться побежденному? И она снова промолчала.