Невозможно остановиться

— Да? Не пешком пришел? С тебя станет! Какой ты!..

— Какой?

— Немолодой уже. Седой. Трудно узнать.

Бац! Пощечина Теодорову. Я хмурюсь:

— Хочешь сказать, что готов для погоста?

— Не болтай! Просто изменился. Слушай, дружок. Я не хочу, чтобы тебя здесь видели. Народ у нас глазастый и любопытный, сам знаешь. Давай сделаем так. Возьми ключ и иди ко мне. А я пораскидаю дела и прибегу. Хорошо?

— И когда вы прибежите?

— Скоро. На обед.

— А потом опять убежите сюда?

— Нет, не убегу.

— А что скажет ваша взрослая дочь Дина, когда я вторгнусь?

— Уже знаешь! Ничего, она в школе. А придет — объяснишь, кто ты. Вот ключ. Дом как раз напротив рыбкоопа. Второй этаж, шестнадцатая квартира. Найти проще простого.

— А это самое, извини, в твоем доме имеется или мне надо зайти в магазин?

— Имеется. Иди! Сейчас люди придут.

Я беру ключ и встаю.

— Спасибо, Лена, что ласково встретила. Я, признаться, опасался. Выглядишь ты чудесно. Секретарша у тебя прелесть.

— Уже оценил! — смеется она. — Ты, дружок, все такой же.

— Да, Лена, я страшный консерватор.

С этими словами преображенный Теодоров покидает кабинет. На улице, само собой, распогодилось: опять сильно светит высокое солнце, широко и привольно блестит текучая Угрюм-река, темно-зеленая тайга на том берегу манит, манит в свою глубину… За мной увязывается, почуяв мой светлый дух, рыжая лайка… забегает вперед, призывно оглядывается. Я говорю ей на эвенкийском: «Иду хэвальдянэ? (Где работаешь?)», а затем, не имея других местных слов, на русском: «Как жизнь? С экологией у вас тут нормально?» — и хочется мне, неразумному мудиле, почему-то весело залаять…

… и скребусь ключом в замке. Но дверь сама открывается. Тонкая, длинненькая девочка в халате холодно и недоуменно говорит с порога:

— Здрасьте!

— Здрасьте, — отвечаю я. — Вот хотел вас ограбить, а ты, оказывается, дома. Давай знакомиться. Я приезжий человек, странник. Можешь звать меня дядя Юра. А хочешь — Юрий Дмитриевич. Я твоей мамы давний знакомый. Она мне доверила ключ. А ты мне доверяешь?

Девочка секунду-другую размышляет, закусив губу. Тоненькая, длинненькая, голоногая… чуть постарше моей дочери.

— Ну, входите, — говорит она, отступая. То есть разрешает войти.

В этой квартире я не бывал. Я бывал в другой квартире Абрамовой. А в этой квартире я не бывал. Я бывал в другой квартире, где никакие тоненькие, голоногие девочки меня не встречали. В той, другой квартире, где я бывал, я часто зимой топил печку, готовил, случалось, ужины, вообще, хозяйствовал… а здесь, где я никогда не бывал, центральное отопление и невозможно сразу пройти на кухню, чтобы обследовать холодильник. Здесь все по-иному, чем в той квартире, где я бывал… очень богатая мебель и ковры на полу, и несколько комнат… и еще здесь тоненькая, голоногая девочка, которая вдумчиво разглядывает меня и которой, безусловно, не существовало в той квартире, где я бывал. Вот так.

— Дина, а Дина, — говорю я, усаживаясь в гостиной в кресло, — покажи мне, пожалуйста, свой дневник.

Она стоит напротив — в халатике, с голыми коленками. Лицо у нее бледное, болезненное.

— А зачем вам? — спрашивает она.

— А я, Дина, хочу сравнить его с дневником своей дочери. У меня такая же дочь, как ты.

— Ну и что же? Нет, я не покажу.

— Напрасно, Дина. Я могу наставить тебе сколько угодно пятерок по любому предмету. Твоя мама будет страшно рада твоим успехам.

— У меня и так много пятерок.

— А! Тогда другое дело. Тогда я могу поставить тебе «неуд» за поведение. Мама тебя налупит.

— Мама меня никогда не бьет, — отвечает она без улыбки.

Да-а, не проходят что-то здесь теодоровские шуточки. Не получается у нас что-то легкомысленная беседа. Но все-таки продолжаю:

— Я с твоей мамой давно знаком, Дина. Я здесь работал. Мы с твоей мамой сотрудничали. Мама у тебя хорошая, Дина, — подлизываюсь я.

— Я сама знаю. А зачем вы пришли?

Вот те раз! Так уж прямо в лоб… какая однако серьезная и неприступная девочка. Неужели я должен ей объяснять, что ее маму и меня связывают в некотором роде тайные масонские узы, некие ненарушаемые секреты?

— Просто так пришел, — отвечаю. — А что, нельзя?

— От вас водкой пахнет, — заявляет она без всякой дипломатии и как-то очень безжалостно.

Я сглатываю свою улыбку. Я хмурюсь.

— Да, возможно. Извини. Постараюсь не дышать. А курить у вас в доме можно?

— Папа курил, но вы ведь не папа, — слышу в ответ. И нет ее — ушла в другую комнату.

Да, непростая девочка, думаю я. Не уйти ли мне отсюда подобру-поздорову? — хмуро размышляю я. — Не смыться ли? И я бы наверняка ушел, если бы знал, что меня ждет. Но мы же не знаем, что нас ждет. Я страшно, безысходно близорук, преступно доверчив к обстоятельствам — и потому я все-таки, маясь в комнате, листая журналы, разглядывая книги, дожидаюсь прихода Лены Абрамовой.