Невозможность страсти

– Пробил. – Нефёдов смущённо покосился на Тимофея. – Всплыли пальцы в полицейской базе Польши, задерживалась за проституцию, из Голландии была депортирована за это же, потом в Турции засветилась, но обошлось без депортации. В общем, дама реализовывала свои природные наклонности изо всех сил. А последние полтора года она как в воду канула, никаких данных.

– Что у нас есть? Сутенёр, который свёл Варвару с покупателями, врачиха, которая наблюдала её и приняла роды, и хозяин квартиры, в которой Варвара жила. Также есть имена двоих, кому было поручено заниматься Варварой, это части мозаики, их можно сложить. Известно это с её слов, но не думаю, что она соврала, передавая нам фотографию и называя имена изображённых на ней.

– Учитывая, что параллельно мы должны расследовать твоё похищение…

– Андрюха, не зуди. Расследуем.

Павел отодвинул стул и вышел из-за стола. Ему надо было подумать, а цветущий сад Ровены был отличным местом для раздумий. Он зашёл в каменную беседку и сел на скамью. Какие-то вьющиеся цветы оплели её, создавая внутри уютную тень.

Зазвонил телефон, это был Панфилов. Павел понимал, что он виноват, не перезвонил работодателю и другу, но втягивать его в эту историю он не хотел, слишком опасно.

– Мне Елена дала твой новый номер. Привет, Паш.

– Привет, Михалыч. – Павел понял, что Панфилов специально ни о чём не спрашивает. – Я сам тебе звонить собирался.

– Случилось что?

– Мы тут пытаемся одну историю распутать, и пока не распутаем, надо быть здесь.

– Ты считаешь, я тебе из-за работы звоню? – Панфилов хмыкнул. – Паш, помощь нужна? Может, деньги? Или полицию привлечь?

– Нет, не стоит. Просто расследование займёт какое-то время.

– Сколько угодно. Ты осторожней там, что ли, мы с Максом беспокоимся. Мы будем в Озёрном после работы, обращайся, если что.

– Спасибо, Михалыч, непременно.

Павел потёр переносицу. Ни за что он не впутает в эту историю ни Панфилова, ни Матвеева, даже близко их не подпустит. Они не должны знать больше того, что уже знают. Так безопаснее для них. Хотя, возможно, им известно достаточно, чтобы их попытались убрать. Ведь они были в больнице и слышали Варвару. Не такое это дело, чтоб вот так просто узнать о нём и продолжать жить, как жили.

Павел вышел из беседки и пошёл по дорожке, удивляясь буйному цветению вокруг – никогда в жизни он не видел столько цветов. А ещё он радовался тому, что снова осознаёт себя и окружающих, не путая сон с явью. Он уже прикинул, что сделает с тем, кто держал его прикованным в какой-то норе, и ухмылялся всякий раз, заранее предвкушая удовольствие от мести.

Он уж точно не станет ждать, пока труп его врага проплывёт мимо него, он сам сбросит его в воду. А там пусть плывёт, не вопрос.

10

Ровену разбудила боль. Она наполняла всё её тело, каждая клеточка кричала: «Больно! Больно!», и Ровене хотелось кричать тоже, но она знала: нельзя. Это больница, рядом люди, надо терпеть. Раньше боль существовала отдельно, Ровена не осознавала её, блуждая по тёмным коридорам и силясь вспомнить, кто она и что здесь делает. Но боль пробилась сквозь сумеречную тьму сна и вытащила её в реальность, и реальность оказалась намного хуже самого отвратительного кошмара, потому что боль принялась хозяйничать в её теле, горящем от температуры.

Свет лампочки, тлеющей под стеклянным колпаком рядом с кроватью, давал возможность рассмотреть место, где она лежит. Узкая белая палата, крохотная настолько, что в ней едва помещается кровать, тумбочка с какой-то аппаратурой и система с капельницей.

И совершенно здесь лишний здоровенный, коротко стриженный мужик, выглядевший по-дурацки в заляпанном больничном халате и голубых бахилах. Ровена вдруг вспомнила – неживое лицо Тимки, яростное отчаяние и безжалостные, словно стальные руки, которые легко, без всякого усилия, метнули её в стену, сминая реальность в острую точку боли, которая через мгновение исчезла, сменившись тьмой. И в той тьме она бродила в поисках выхода, зная, что должна его найти, потому что где-то на той стороне её ждал кто-то, кому она очень нужна, но она не помнила, кто это.

И теперь, увидев рядом со своей кроватью этого мужчину, она разом вспомнила – и обжигающе горячий песок, и Валентина, хмуро глядящего из-под кустистых бровей – Сундук он и есть Сундук! – а главное – вспомнила Тимку, бледного и неподвижного.

– Где?..

Павел подвинулся ближе и виновато посмотрел на Ровену.

– Тебе нельзя разговаривать, поэтому молчи. – Он взял её горячую от температуры ладонь и легонько сжал. – Тимофей в порядке, ему ничего не сделалось. У тебя тоже всё наладится, я недавно говорил с Семёнычем, он крест на пузе жёлтой краской рисует, что всё будет хорошо. Ты, главное, выздоравливай поскорее.

Он умолк и отвёл глаза. Как говорить с женщиной, которую сам же отправил на больничную койку, он не знал. Он так и не вспомнил тот день, когда она нашла его на берегу – так, какие-то обрывки и запах тонких духов. Он перенюхал все флаконы на туалетном столике Ровены, но это были не те духи. Значит, там, где его держали, была женщина, но он не помнил её совсем.