Невозвращенец. Приговоренный. Беглец

– И в голову бы не пришло, – сказал Игорь Васильевич. – Вы нас обижаете просто. У нас совершенно и редакция другая, мы фантазиями, или, как вы говорите, выдумками, вообще не занимаемся. Это у вас просто представление такое: раз мы – значит, фантазия, беллетристика, романы, ночные бдения, трагедии, как при Бальзаке…

– Или даже при Достоевском каком-нибудь, – добавил Сергей Иванович и чуть улыбнулся. – «Преступление и наказание» прямо. Это все уже давно прошло, Юрий Ильич, сейчас исключительно документальное всех интересует.

– Время другое, – серьезно закончил Игорь Васильевич.

– Но о чем же я могу написать?! – тут и я засмеялся. Со стороны мы выглядели, конечно, совершенно одинаково. Коллеги-литераторы беседуют. «Я уже вполне усвоил их тон», – с ужасом подумал я. – Ну написать о нашей беседе, например? В лицах…

– Обязательно!!! – закричали они хором и, немедленно встав, кинулись пожимать мне руки. – У вас прекрасно получится. А мы уж позвоним, вы извините, как только напишете, так и позвоним… Счастливо вам! Прямо так и давайте, странички четыре-пять, на машинке, через два интервала, поля стандартные. Так и пишите: дескать, они явились прямо в институт и так далее. А потом переходите прямо к главному: ночь, улица, фонарь, аптека, ну и так далее. Улицу-то знаете?

– Знаю, знаю, – отвечал я, пожимая руки.

– Ну, так и пишите: улица такая-то, почтовый индекс, если в центре, необязательно… Еще раз пожелаем всего хорошего!

– Давайте я вам пропуск подпишу, – сказал Сергей Иванович строго.

Игорь Васильевич высоко, до хруста, заломил мне руку за спину и несильным пинком вытолкнул меня в институтский коридор. В коридоре было пусто, и только в дальнем конце светилась одна ночная дежурная лампочка.

Ледяной ветер нес снег зигзагами, и белые струи, словно указывая мне путь, поворачивали с Грузин на Тверскую. Где-то в стороне Масловки стучали очереди – похоже, что бил крупнокалиберный с бэтээра. Я вытащил из-под куртки транзистор и ненадолго – батарейки уже и так катастрофически сели – включил его. «Вчера в Кремле, – сказал диктор, – начал работу Первый Учредительный Съезд Российского Союза Демократических Партий. В работе съезда принимают участие делегаты от всех политических партий России. В качестве гостей на съезд прибыли зарубежные делегации: Христианско-Демократической Партии Закавказья, Социал-Фундаменталистов Туркестана, Конституционной Партии Объединенных Бухарских и Самаркандских Эмиратов, католических радикалов Прибалтийской Федерации, а также левых коммунистов Сибири (Иркутск). В первый день работы съезда с докладом выступил секретарь-президент Подготовительного Комитета господин генерал Виктор Андреевич Панаев. Московское время – ноль часов три минуты. Продолжаем передачу новостей. Вчера в Персидском заливе неопознанные самолеты подвергли очередной ядерной бомбардировке караван мирных судов, принадлежащих Соединенным Штатам Америки. Корабли шли под нейтральным польским флагом, но это не остановило клерикал-фашистов. Мировая общественность горячо поддерживает миролюбивые усилия…»

Я выключил приемник и двинулся по Тверской. По обеим сторонам широкой, ярко освещенной луной улицы брели люди. По одному, по двое они шли от Брестского вокзала вниз, к центру. Все несли сумки, у многих за плечами были маленькие тощие рюкзаки – последняя предвоенная мода. И полы многих шуб, курток, пальто так же оттопыривались, как и у меня, а кое-кто нес калашников и вовсе – по ночному времени – открыто. Светила луна, и под ее светом ползли, извиваясь, серебряные нити снега, и время от времени нарастал шум, и проносился по самой середине мостовой легкий танк или, грохоча проржавевшими дырявыми крыльями, полузадохшаяся «Волга», и шли по тротуарам люди – и легкий гул разговоров шепотом, дыхания, шарканья шагов стоял на улице.