Невская легенда

«От Волховского устья до Птиновского погоста озером 20 верст, путь в добрую погоду свободен, а в ветры труден: суда разбиваются о берега и камни… От Птиновского погоста до Подкорельского 25 верст: ехать в соймах верстах в двух или трех от берега свободно… До Морского носа 40 верст: идти от берегу верст пятнадцать; иначе нельзя от каменных мелей. До Посеченого носа 35 верст: то же. От Посеченого носа до Орешка 3 версты: невским истоком с правой стороны мимо Орешка, подле самой стены и башни суда ходят в 10 саженях; к берегу податься нельзя от мелей…».

Не счесть, сколько судов и сколько жизней спасено от потопления и гибели лишь потому, что написана «сказка ладожан», и этот босоногий парень первым прошел дорогу, по какой шагать петровской армии.

Сам он об этом говорил нехотя.

В виду крепости полкам велено было сделать дневку. Вперед теперь двигаться только ночью, чтобы до времени не выдать себя шведам.

Солдаты с любопытством смотрели на плывущий за туманами остров Ореховец. Что-то будет? Когда приступ начинать? Кому суждено сложить здесь голову?

Многим взгрустнулось. Думалось о родных селах, о матерях, о женах. Вот ведь в какую даль ушли их мужья и сыновья. Доведется ли свидеться?

Что бы ни говорили, а бывает час перед близким боем, час, когда солдату «душеньку защемит».

Все собравшиеся у окуловской соймы смотрели на затихающее озеро. Кажется, обо всем переговорено. А у каждого еще есть такое, о чем говорить не хочется.

Должно быть, Трофим Ширяй сердцем почувствовал солдатскую думу. Он отошел в сторонку, оперся плечом о замшелый тополиный ствол и, ни на кого не глядя, завел свою любимую, грустную:

Не белая березонька к земле клонится,
Не шелковая в поле травонька расстилается.
Стелется, расстилается полынь горькая.
Нет тебя, полынушка, горче в поле нет.

Трофим пел закинув голову, на шее двигался, дрожал крупный кадык. Логин Жихарев подхватил густым басом:

Горчее тебя, полынушка, служба царская,
Наша солдатская,
Царя белою Петра Первого.

Десятки голосов вторили песне. Она неслась над Ладогой, по-деревенски медленная, трогая теплой своей печалью.

Не днем-то нам — со вечера ружья чистити,
На белом свету солдатушкам во поход идти…

Когда Ширяй поет, он выше кажется и совсем другим. Незаметными становятся острый нос, жесткие скулы. Глаза — глубокие, как черные колодцы. Сколько кручины в них, не измерить. Ширяй слился с песней, живет в ней. Каждому, кто слушает или подпевает, хочется положить руки на плечи Трофима, сказать: «Спасибо тебе, спасибо». В такую минуту никому не взбредет в голову, как обычно, пошутить, посмеяться над Ширяем.

Песня кончается протяжным вскриком, слившимся с плеском набегающих волн.

Все долго молчат.

Перед глазами, за широкой водной полосой — крепость. О ней и заговорили солдаты. То ли захотелось Окулову отблагодарить Ширяя за песню, то ли просто решил он — тем, кто не сегодня-завтра пойдут на смерть у этих стен, надобно знать, что за штука Нотебург — Орешек.

Тимофей так и сказал:

— Крепость — штука серьезная.

Солдаты придвинулись поближе, так что Окулов ощутил их дыхание.

— Стены сложены из гранитных валунов да здешней плиты, — продолжал он, — прошибить их нелегко. Тол-шина — две сажени, вышина без малого пять сажен. По углам — башни, на них пушки в три яруса.

— Ух ты! — протянул Жихарев.

— Погоди, еще послушай, — остановил его рассказчик, — главное дело — зацепиться за те стены трудно. У подошвы узкая полоска земли, троим встать тесно, не то что полку подойти.

— Со стенобитной махиной туда и не суйся, — озабоченно проговорил Жихарев, — ядрами колотить придется.

— И опять-таки не все еще сказано, — Тимофей Окулов задумался; не хотелось ему до времени пугать ратников, да пусть лучше заранее знают, что дело предстоит смертное, — ну, стены разобьем, либо ворота разнесем, ворвемся в крепость. А там… опять крепость. Есть у шведов хитрость: угол крепости, что к озеру, обнесли они двумя стенами. Снаружи не видать. Называется — цитадель. Напоследок могут они в ней держаться.

Трофим подступил к ладожанину. Ширяй был пониже его ростом и смотрел снизу вверх.

— Ты прямо скажи — взять эту крепость можно?

— Велят — можно, — ответил ладожанин.

Был бы Тимофей Окулов поученей, знал бы, что за несколько лет перед тем здесь, в верховье Невы, побывали знаменитые фортификаторы чуть не со всего света. Они осмотрели остров, сооружения на нем и решили: «Нотебург — неприступнейшая крепость в мире».

Но ладожанин не мог знать о том, что было напечатано в иноземных ведомостях. И слушатели согласились с ним:

— Коль прикажут — нельзя не одолеть.

Троха — ну и въедливый же этот сиповщик! — опять пристал к Окулову:

— А можешь ты про Орешек все как есть нам поведать? Как в старину воевали тут? Как его ворогу отдали?