Невская легенда

В жилистых костлявых руках барабанщик шатался, вот-вот упадет. Дьяк со всей силы рванул его мундир. Отлетели пуговицы.

— Девка в войске! — грозно рявкнул застеночный дьяк; теперь уж все поняли, кто он и откуда.

Он захохотал. На шее двигался волосатый кадык. Приезжий умолк, потому что никто вокруг не смеялся.

Васена стояла, выпрямясь, тоненькая, с горячо блестевшими глазами. Бывает, что унижение не ломает человека, но рождает в нем смелую гордость.

Жихарев смотрел помутневшим от муки взглядом. Стараясь полегче ступать на раненую ногу, он подошел к девушке, снял с себя прожженный в бою мундир и накинул ей на плечи.

Приезжий шагнул к Логину. Тот глянул исподлобья, проговорил клекочущим голосом:

— Остерегись, дьяче. Здесь постреливают.

— Эй, — крикнул приезжий, — в железа́ беглую холопку!

Двое, в одинаковых синих поддевках, выступили вперед и надели на Васену кандалы. Один заставил ее подойти к валуну, другой неловко, до крови срывая кожу на руках девушки, камнем расплющил заклепку.

Дьяк видел вокруг безмолвно враждебные лица.

— Быстрей! — торопил он своих помощников. — Быстрей!

Васену бросили в телегу. Загремели цепи. У девушки не было сил поправить отяжелевшие руки. Ее накрыли рогожей.

За телегою толпой двинулись солдаты. Всё так же молча.

— Гони! — заорал дьяк.

Засвистел кнут. Лошади понеслись вскачь.

Васену увезли в Шлиссельбург.

Под Ниеншанцем, не переставая, гремели пушки.

16. «ДОБРЫЙ АКОРД»

Не выдержали шведы огня. Ранним утром на городовой вал выбежал мальчишка-горнист и, размазывая кулаком слезы по лицу, протрубил сигнал.

Над валом плыли бурыми тучами пыль и дым. Горн звучал резко и печально.

Перестрелка затихла. Из ворот крепости вышел офицер и прокричал, что господин комендант Ниеншанца просит к сдаче аманатами обменяться.

Голицын, ближе других командиров полков стоявший у ворот, своею властью не мог ответить шведам. Побежали разыскивать фельдмаршала.

По осадной армии от фланга к флангу словно ветер пролетел. Шведы сдают крепость! Канцы наши!

Просьба об аманатах, заложниках на время составления договора, была законной. Шереметев послал в крепость капитана и сержанта. В русский лагерь пришли королевские капитан и поручик.

Ровный ветер с моря разогнал дым. Крепость пахла горелым. Сосновый палисад тлел. По смолистым кольям ползли красные языки. Пламя никто не гасил.

Между валом, за которым лежали петровские солдаты, и высоким крепостным валом промчалась лошадь без всадника. Видно было, как она раздувает кровавые ноздри. Долго слышалось ее тревожное ржание.

Очень непривычной была тишина. Прислушивались к ней недоверчиво. Вот-вот снова железным голосом затарахтит, взвоет битва.

За тем и за другим валом насторожились солдаты. Несколько человек с обеих сторон осмелели и спустились вниз, к подошве крепости. Точно сговорились, оружие оставили в окопах.

Солдаты ползали по разворошенной земле, искали товарищей. Мертвых не трогали, раненых уносили.

Если случалось, что русским попадался еще дышавший шведский солдат, подзывали к нему кого-нибудь из Ниеншанца.

Трудное дело закончено. И опять тишина над лесами и долами, над покореженными пушечными лафетами, над повозками, опрокинутыми вверх колесами…

И снова то здесь, то там над насыпью высунется шапка — блин или меховой треух. С любопытством поглядывают шведские солдаты на русских.

На нашей стороне встал во весь свой небольшой росточек верткий Трофим Ширяй. Он делает несколько шагов и садится на бугор неподалеку от вала. Не спеша достает из заплечного мешка краюху хлеба, разламывает ее, бережно подбирает крошки.

Сотни глаз внимательно следят, что будет дальше. Трофим посыпает хлеб солью и принимается за еду.

К Ширяю подходят несколько человек наших. На той стороне солдаты тоже столпились кучкой.

— Эгей, мужики! — крикнул Ширяй шведам. — Кто по-русски разумеет?

На ниеншанцском валу выпрямился долговязый детина, в короткой шинеленке, закивал головою:

— Я понимай, я понимай.

— Хлебушка хошь? — спросил Трофим.

Швед осклабился:

— Давай!

— Погодь, — остановил его сиповщик, — сначала отгадай загадку.

— Какой загадка? — разочарованно протянул швед.

— А вот слушай.

Наши обступили Трофима. Королевский солдат подвинулся вперед, чтобы не пропустить ни слова.

— Что такое, — раздельно и громко спросил Ширяй, — комовато, ноздревато, и губато, и горбато, и кисло, и пресно, и вкусно, и кругло, и легко, и мягко, и твердо, и черно, и бело, и всем людям мило?

Швед озадаченно мотал головой.

— Горбато? Не понимай. Всем мило? Не понимай.

— Экий косноязыкий, — с сожалением сказал Трофим, — что с тебя возьмешь? Вот разгадка! — и, размахнувшись, забросил на крепостной вал полкраюхи, — хлеб всем людям мил!

Оттуда тотчас полетел вниз большой ломоть шведского хлеба. На том и на другом валу долго жевали, толковали, спорили. Наконец Ширяй объявил шведам:

— Ваш хлебушек побелей, а наш повкусней.

Обиды в этом не было. С обеих сторон беззлобно засмеялись. Но швед, который утверждал, что он русский язык «понимай», стал требовать, чтобы ему загадали новую загадку.

Сиповщик не заставил себя просить. Хитро глянул и молвил: