Невская легенда

Скорей, скорей! Вот уж они совсем близко. Видны выгнутые, как лебединые шеи, ростры, видны даже огромные расплющенные шляпки гвоздей на обшивке.

С ходу лодки стукаются о высокие борта. Треск, гул рвущихся гранат. Наши баграми вцепились. Берут шведов на абордаж.

Теперь уж пушки и мушкеты ни к чему. Люди схлестнулись вплотную. Дерутся на палубах ножами, кулаками, зубами.

На корме, перед дверьми шкиперской каюты, бьются с шведскими моряками Щепотев и Окулов. Их оттеснили одного от другого.

Бухвостов кричит Тимофею, чтобы следил за каютой. Но он в горячке боя ничего не слышит. Из распахнутой двери выбегают трое шведов. Они сбивают Окулова с ног. В воздухе замелькали острые, тонкие, как жало, кортики.

Гибель друга видит и Щепотев. От ужаса, от боли закрывает лицо ладонями. И сразу же отдергивает их. Лицо его становится страшным. Перекошенный рот в пене…

Сергей Леонтьевич не отклоняется от сабельных ударов. Ему кажется, что они минуют его, а клинки звенят и сверкают где-то в стороне. Странно, что напряжение битвы не туманит голову, как обычно. С поразительной ясностью примечает он все вокруг. И то, как Щепотев схватил шведа и, разрывая на нем одежду, перевалил за борт, в воду. И то, как бородатый матрос тоненько по-заячьему завопил, поднимая руки. И то, как на него наскочил рослый парнище с криком:

— Поздно, поздно пардону просишь!.

Через борта все лезли и лезли солдаты. Лодки кишели вокруг кораблей.

Загорелись мачты. На них плескали воду из ведер.

С соседнего корабля, сквозь дым и гарь, прокричали:

— Как там у вас? Мы отвоевались!

Бухвостов узнал голос Петра.

На виду у шведской эскадры два плененных корабля, под обгоревшими парусами, вошли в Неву. В сопровождении эскорта лодок их повели к вчерашнему Ниеншанцу, сегодняшнему Шлотбургу.

Теперь нашлось время прочесть имена, выведенные золоченой латынью на бортах: «Астрель» и «Гедан». Нашлось время и для того, чтобы подсчитать отстрелявшиеся, еще горячие и остро пахнущие порохом пушки. На одном корабле их было четырнадцать, на другом — десять.

Крепкими причальными канатами «Астрель» и «Гедан» закрепили у шлотбургских бастионов.

Смертельно израненного Тимофея Окулова вынесли на берег, положили под сосну. Он доживал свой последний час.

Бухвостов и Щепотев стояли рядом. Михайла Иванович не отводил глаз от угасавшего лица ладожанина и говорил мучительным шепотом:

— Не защитил я тебя, Тимоша.

Окулов ничего не слышал. Он в беспамятстве звал:

— Батя… батя…

_____

На памяти человеческой не случалось, чтобы лодками брали корабли.

В честь сей «никогда прежде не бывшей морской победы» велено отчеканить бронзовую медаль с надписью: «Небываемое бывает».

2. ШЕСТНАДЦАТОЕ МАЯ

В походном журнале значится:

«По взятии Канец отправлен воинский совет, тот ли шанец крепить или иное место удобное искать (понеже оный мал, далеко от моря и место не гораздо крепко от натуры), в котором положено искать нового места, и по нескольких днях найдено к тому удобное место, остров, который назывался Люст-Елант (т. е. Веселый остров), где в 16-й день мая (в неделю пятидесятницы) крепость заложена».

Остров был присмотрен еще при первом походе на взморье. Очень уж в удобном месте он находился, как раз на разветвлении Невы. Мимо него ни один корабль не пройдет. И отсюда до моря рукой подать.

Назывался остров Енисаари, по-русски — Заячий. Но было у него еще имя Люст-Елант, или Веселый. Местные жители рассказывали, что это название за островом закрепилось с тех пор, как шведский король подарил его знатному вельможе и тот выстроил здесь мызу. Недолго просуществовала мыза. Очень скоро ее до основания разрушили половодье и морской ветер.

Никаких следов строения на острове не осталось. В березовом леске виднелся шалаш, да поблизости — рыболовецкая тоня…

Солдатским штыком-багинетом здесь был взрезан жесткий прошлогодний дерн. Две гибкие березки связали вершинами, как ворота в еще не существующий город. И начали строить.

Судьбу Ниеншанца-Шлотбурга решили тогда же. Первое время в нем еще находились войска. Но как только на Заячьем острове появились крыши над головами и надежные укрепления, войска покинули крепость в устье Охты.

Однажды в черных пыльных вихрях, сотрясая землю, Ниеншанц взлетел в воздух. Взорваны были и крепостные валы и все постройки.

Воинское счастье переменчиво. Нельзя оставлять старую, опустевшую крепость в тылу, в такой близости от новой.

Только четыре огромных мачтовых дерева, растущих среди развалин, шумя густыми кронами, хранили память об отживших бастионах[19].

Новой фортеции дали имя «Санкт-Петербург».

В народе же ее называли просто «Питер», как Ниеншанц — Канцами, а Шлиссельбург — Шлюшином или Орешком.

Крепость на взморье строили солдаты и работные. Сгоняли сюда крепостных умелых мастеров. Десятки тысяч людей, оторванных от родных сел, от семей шли к Неве со слезной тоской.

Край был разорен войною. Беспутье и бескормица, сырые болотные туманы уносили жизни без счета.