Невская твердыня

Зарево не сходит с небес.

У польско-литовских рубежей русские жгут свои деревни, бегут в леса, собираются скопом, нападают на королевские отряды. По пятам преследуют чужеземцев. Белорусские леса стали могилою для многих врагов.

На пустынных пепелищах воют голодные псы; суетятся около тлеющего мусора опьяненные войною вороны.

И нечем тут поживиться немецким и угорским наемникам воинственного короля Стефана Батория.

В растерянности, тупо созерцают они обуглившиеся останки деревень, подозрительно озираясь по сторонам. Обманулись в своих надеждах! Трудно им удержаться от глухого ропота, клянут польских вельмож: обещали поживу, а где она?!

В Московском Кремле царь Иван с ближними боярами обсуждает меры борьбы с врагами.

Захвачено Польшею и Швецией в Лифляндии многое, за что двадцать четыре года боролся царь Иван; враги на этом не останавливаются. Прут дальше. Им мало, что в жестокой сече пало множество русских воинов!.. Давай еще крови!

По-великопостному уныло звучат колокола, зовущие в московские храмы богомольцев к поминовению павших. Реки слез пролиты под церковными сводами.

При известиях о взятии поляками и шведами то того, то другого ливонского города проливал слезы и сам царь, уединившись, не желая, чтобы его видели слабым.

И вот наконец ему захотелось увидеть около себя близкого его душе царедворца, и он приказал позвать Бориса Годунова.

Первые слова царя были:

– Франк, наемник свейского короля, Делагард, без корысти, знатно послужил своему хозяину, а мои воеводы, русские, наши люди, опозорили своего государя… Не измена ли тут?! Борис, разогнал я опричнину – не напрасно ли?

Годунов ответил после минутного раздумья, спокойно, кротко:

– Не гневайся, государь! Силы неравные! Против нас ополчились все! Наше славное войско притомилось в ратных делах… Отдохнуть Руси наступило время… Воеводы неповинны в том злосчастии. Пути Господни неисповедимы. Испытания, ниспосланные нам Господом Богом, быть может, и во благо нашим людям. Темная ночь сменяется ясным утром. Такая же смена бывает и в жизни царств.

Иван Васильевич нахмурился.

– Но как быть царю? Что скажешь о царе?

– Премудрыми делами ты, государь, на все времена прославил имя свое, – ответил Годунов, повторив то, что почти каждый день приходилось говорить царю в ответ на его вопросы.

– Однако царь сгубил ради моря столь великое множество народа и не добился ничего…

И эти слова уже не впервые произносит царь.

– Неправда, батюшка Иван Васильевич! Не прошли те годы нарвского плавания государству без пользы. Народы аглицкие, дацкие, гишпанские и все другие, латынской веры, побывали у нас, и многие товары незнаемые возили к нам и наши товары прославили на весь мир. Поистине, великое дело ты совершил, государь! К тому же у тебя, государь, как о том ты говорил, есть Студеное море! К нему привычны мы с давних пор, и народы Запада глядят сюда издавна… Торговые люди, государь, не спесивятся, – помимо Нарвы, плавают по Студеному морю из года в год с великою охотою.

И об этом разговор шел уже не раз.

Царь Иван поднялся; ласково улыбнувшись, покачал головою:

– Спасибо тебе, Борис! Ты с усердием доброго слуги утешаешь меня. Добро! Похвально. Мне это нужно. Сам Господь Бог вразумляет тебя говорить мне приветливые слова в моем несчастье…

Иван Васильевич обнял и облобызал Бориса.

– Вижу в тебе твердого мужа. Будь поближе к моим царевичам… Особливо – к Ивану. Внуши им, что не всуе их отец бился за Варяжское море.

– А со Стефаном Баторием, государь, – прости меня, – пришло время заключить мир… О том, как то сделать, надо подумать особо. Велики обиды, государь, что нанес тот Стефан чести и вере нашей. Но Русь в долгу не обвыкла оставаться… Светил бы месяц и звезды, согревало бы нас красное солнышко, а русская сила расти будет… Она еще свое слово скажет! Вырастет вот какая!

Годунов широко раскинул руки. Молодое мужественное лицо его раскраснелось.

Иван Васильевич с удивлением следил за Годуновым.

– Говоришь, вырастет?! – прошептал царь. – Вон ты какой!

– Вырастет! – убежденно ответил Борис, отирая пот на лбу, выступивший от чрезмерного волнения. – Вижу, государь, вижу славу нашу!

Иван Васильевич порывисто схватил его за руку:

– Тише!.. Молодой ты! Горячий! Непросто достичь того! Думаю, и впрямь помиримся пока со Стефаном… помиримся… Надо думать – как? «Слава»! Чудно ты сказал!.. Кругом беда, а ты… «слава»! Ты не сильный, а властвовать можешь… Твои честные глаза обманут хоть кого. А меня не обманешь! Нет! Какая «слава»! Не сделал я того, что заповедано мне! Мой отец, дед осудят меня там, в вышнем мире. Однако спасибо тебе! Ты веришь, ты ждешь славы, ты не склонил головы перед несчастьем. И не склоняй! Мне такой нужен! Царству нашему такие нужны. Мой царевич Иван не таков… И Федор не таков… в одном бушует страсть властолюбия и самодовольства, а любви к труду не вижу, в другом – слабодушие смешалось со страхом и тоской… Он только молится о счастье, не добиваясь его. И не ведая – в чем оно… Не радуют они меня.