Невыносимое одиночество

Дядя Габриэл ехал в санях самого короля. Нам повезло, потому что внезапно ударил сильный мороз, иначе мы бы не были сейчас здесь. Находясь в Зеландии, я испытываю противоречивые чувства, Анетта. У меня есть здесь родственники. Молодой Танкред Паладин находился, возможно, в тех войсках, которые мы разбили в Ютландии. При мысли об этом мне становится не по себе, и если бы я мог, я бы съездил к нему домой, в Габриэльсхус. Это все, что я хочу, сидя здесь, в нетопленном доме. Но я не могу этого сделать — и не потому, что я образцовый солдат, хотя понятия о солдатской чести у меня имеются. Ведь я могу оказаться столь же достойным порицания, как один высокопоставленный датчанин, служащий нашему королю. Его зовут Корфитц Ульфельдт, и он, разумеется, оказывает неоценимые услуги королю Карлу Густаву, зная все о своем прежнем отечестве. Он просто кипит ненавистью и жаждой мести по отношению к датскому королю, подобно тому, как его жена Леонора Кристина точит зуб на королеву.

Конечно, я нахожусь в ином положении, поскольку я наполовину норвежец, наполовину немец, а вырос в Швеции. Но мне кажется, что я не мог бы изменить Швеции, которая так много сделала для меня и где находится, собственно, мой дом.

Нет, это не единственное мое желание. Я тоскую по своей маленькой семье, чувствую ответственность за всех вас. И в то же время так чудесно сознавать, что в Швеции вы все в безопасности. Очень мило с твоей стороны, что ты хочешь помочь мне в моих трудностях. Чем ближе мы друг другу, тем труднее нам разговаривать. Ты стала мне гораздо ближе, чем была раньше. Но не мы одни переживаем такое: расстояния сближают людей.

Дорогая моя супруга, как я осмелился написать все это? Возможно, именно в силу разделяющего нас расстояния. Никто из нас не испытывает никакого принуждения, никакого давления. Хочу сказать тебе, что пару недель назад я случайно услышал голос, говорящий с тем же акцентом, что и у тебя: это был, скорее всего, пленный французский солдат. В тот миг я ощутил горячую тоску — и я был счастлив. Да, Анетта, так оно и было, я должен сказать тебе об этом, даже если тебе это безразлично.

Помнишь, я говорил, что одно-единственное письмо может все испортить? Не знаю, стоит ли мне об этом сожалеть, но я прошу тебя отнестись к тому письму с пониманием. Сожги его, забудь о нем или спрячь куда-нибудь!

Что я могу сказать о своих душевных муках? Я сам этого не понимаю. Я всегда был одиноким и замкнутым, мне всегда было трудно общаться с окружающими. Мне казалось, что почва уходит у меня из-под ног. В материальном плане мне не на что было жаловаться, поскольку с самого моего одинокого детства все были очень расположены ко мне. Но сознание того, что я не на своем месте, всегда доставляло мне мучения. Мне нечем было заняться, некого было радовать. Я чувствовал себя таким заброшенным, таким никчемным, что это пагубно подействовало на меня. Если бы я только мог почувствовать близость, общность с кем-то!»

Читая это, Анетта слабо всхлипывала.

— О, Микаел, — шептала она.

«И это было один-единственный раз, когда я встретил моего родственника Танкреда. Несмотря на то, что мы были такие разные: он — живой и веселый, я же, как обычно, меланхоличный, мы почувствовали кровное родство. Понимаешь?

Но в последние годы в моих раздумьях появился новый элемент, наполняющий меня страхом. Я готов утонуть в чем-то неведомом мне. У меня бывают своего рода приступы — и ты наблюдала один из них в последний вечер перед моим отъездом. Что-то готово поглотить меня, какая-то тьма, стремление к чему-то абсолютно злому. По твоим глазам я увидел, что ты боишься безумия. Мне трудно поверить, что это безумие, Анетта, но я ничего об этом не знаю. О, как безнадежно я ищу того, кто мог бы это понять! Кто не отшатнется в страхе от меня. Но мне никогда не найти такого человека. Ты говоришь о Боге. Не знаю, поможет ли это. Я пытался просить его о помощи, но, как мне кажется, есть какой-то таинственный код, чтобы твоя просьба дошла до Бога, а этот код мне неизвестен. Может быть, он снисходит к одним и равнодушен к другим. Я говорил об этом с одним священником, но тот сказал, что моя вера недостаточно сильная. Мне кажется, это звучит цинично. Мне вряд ли стоит надеяться быть услышанным, но я видел, как одна женщина молилась за своего возлюбленного, хотя война отняла у нее все, что она имела. Но Бог должно быть, в этот момент спал, поскольку в ее семье погибли все дети и все молодые, остались одни старики, чтобы скорбеть по убитым.