Невыносимое счастье опера Волкова (СИ)

У меня есть решение. У меня есть цель. Я знаю, чего я хочу. Я вернулась сюда не ради сиюминутного падения и отступать не собираюсь. Даже если Волков умудрился спутаться со своей коллегой за жалкие пару часов моего отсутствия, не имеет значения. Мы оба хороши. Что бы между ними не было – все это глупости и попытка забыться, не более того. Волков мой! А ей…

– Тебе лучше уйти, – складывая руки на груди, бросаю Инге, но по-прежнему стойко выдерживаю взгляд хозяина дома. Волков пытливо смотрит мне в глаза. По его лицу пробегают мрачные тени. Хоть убейся – не поймешь, о чем он думает и что чувствует, но держится, как всегда, с достоинством, нагло и самоуверенно.

Поганец! Любимый до одури самоуверенный поганец! Как бы взяла и как бы…

– Уйти? Мне? – выгибает бровь Виктор. – Ты ничего не попутала, конфетка?

– Подружке твоей. А нам с тобой нужно поговорить, Волков. Серьезно.

– М, даже так? Серьезно поговорить? Хорошо как. А меня ты спросить не хочешь, собираюсь ли я с тобой разговаривать, Кулагина?

– Это не вопрос и не просьба, – щурюсь, – констатация факта, если тебе интересно.

– Поразительно. Обычно извинения начинают с других слов. А других причин для нашего с тобой разговора, хоть убей, я не вижу. Если мне память не изменяет, то я уже все тебе сказал утром. Могу, конечно, повторить, но ты уверена, что такое унижение нужно при свидетелях? – взгляд мне за спину переводит. На Багрянцева, подпирающего капот авто, смотрит. Непрозрачно дает понять, что такое положение вещей ему совершенно не нравится.

– Ты можешь до бесконечности злиться и язвить, но я отсюда не уйду, пока мы не поговорим.

– Решительно.

– Еще как! Так что, – смотрю на притихшую феечку, кивая, – на выход, дорогуша. Или сама, или я могу помочь.

Волков ухмыляется, паразит. “Дорогуша” мнется. Долго мнется. Выдерживает молчаливую паузу, проверяя запас моего терпения. Увы, для нее оно сегодня исчерпало все резервы.

– Хорошо. Значит, помогу.

Решительно ныряю в дверной проем, собираясь, как Макара утром, вытолкать девушку за порог. Уже делаю резкий шаг по направлению к “гостье”, которая нервно отшатывается. Но Волков оказывается проворней. Перехватывает меня за талию, практически на лету. Удерживает на месте.

– Вот только женского мордобоя мне тут сегодня не хватало! Брейк, дамы.

Инга, видимо, поняв, что я далеко не шучу, вскидывает руки:

– Спокойно, уже ухожу. Развлекайтесь, – сгребая в охапку свое платье и подхватывая туфли, босая и в одной мужской футболке улепетывает прочь, захлопнув за собой дверь с другой стороны.

Ничего, не пропадет. Багрянцев ей в помощь.

Я, неожиданно сообразив, что на моей талии все еще покоится рука Волкова, встрепенувшись, выворачиваюсь из захвата. Он покорно отпускает, я отступаю. Мы переглядываемся. В гостиной виснет тишина. Пока первой ее не нарушает пропитанный сарказмом голос хозяина дома:

– Чем обязан такому фееричному возвращению? Самолет отменили? Или ты со своим непомерным эго не влезла в салон? Перевес?

– Я решила, что она тебе не подходит, Волков.

– И вернулась, чтобы это мне сообщить? Какая забота.

– Не хочется просто, чтобы ты тыкался, как слепой котенок во все углы.

– Тыкался? Еще пару недель назад не ты ли мне советовала жениться на такой, как Столярова? Как ты там сказала, напомни? Любить будет, заботиться, – пальцы загибает, – ужины готовить, с работы встречать, детей нарожает. Быстро ты как-то… переобулась.

– Тогда у меня был ложный благородный порыв. Я передумала!

– Да что ты! Хорошо как, а? Сегодня так, завтра по-другому, что принцессе в голову взбрело, то и творит. Так не делается, Антонина! Ты уже взрослая девочка и должна понимать, что игра чужими чувствами иногда рикошетит. Зачастую больно.

Смотрю в прищуренные любимые глаза, и страшно, и бесит! Страшно от мысли: вдруг оттолкнет, не примет, не выслушает. А злюсь, потому что… просто потому, что нельзя быть таким говнюком!

– Чего молчишь, Кулагина?

– Жду, когда ты выговоришься. Закончил?

– Еще утром.

– Прекрасно.

– Что ты хочешь от меня? Что еще ты хочешь от меня, Тони?

Губы поджимаю, а то что-то они начинают едва-едва дрожать. С мыслями собираюсь. Рапортую, как солдат в армии:

– Обнять хочу. Поцеловать хочу. Ругаться не хочу. Давай мириться, а, Вик…?

Кажется, что такого предложения услышать от меня Волков никак не ожидал. Во взгляде мелькает недоверие. Он хмурится, а мне невыносимо хочется разгладить эту продольную морщинку на его лбу. Шаг к нему делаю. А он ко мне. Мы как два хищных зверька, водящих круги друг вокруг друга. И хочется, и колется.

– Мириться? До каких пор? – идет лениво, шаг за шагом, как кот, загоняющий в угол мышку. Все еще злой, все еще расстроенный, все еще сомневающийся, но уже ближе. Значительно ближе. Дыхание перехватывает.

– Сегодня, завтра, послезавтра, ты сразу меня предупреди, когда планируешь сбежать в очередной раз, Кулагина. Потому что, клянусь, третий раз я такого не переживу.

– Я не собираюсь сбегать.