Незабудка

Они начали укладываться в темноте, оба смущенные нечаянной близостью друг к другу. Немцы еще не спали. Один из них раскатисто хохотал, и Насте все казалось, что они отпускают сальные шутки по ее адресу...

Листопад долго не мог заснуть. Голова Насти покоилась на его плече. Он лежал тихо, не шевелясь, растроганный ее доверием к нему, целомудренной чистотой этого ночного соседства.

«Уходил же Никита Корытов на две недели, — подумал с неожиданной горечью, — А мне завтра возвращаться».

Листопад проснулся, когда немцев уже не было. Настенька успела проветрить избу от дыма чужих сигарет и накрыть на стол.

Она потчевала гостя завтраком и все приговаривала:

— Ну ешь, ешь, поправляйся. — И напомнила, улыбаясь: — Ты ведь, русский человек, шагаешь издалека.

Незаметно они перешли на «ты», будто случайное ночное соседство дало им новые права.

— Ты твердо решил уйти? — вдруг спросила она.

Настя укладывала в его кондукторский сундучок пшеничные лепешки, испеченные украдкой от немцев, и еще какую-то снедь.

— Так нужно, Настенька.

— Остался бы у нас, отдохнул.

— В зятья определиться? — спросил он резко.

— Простите меня, товарищ...

— Подгорный, — подсказал он.

— Фамилия — бог с ней, — сказала она, думая о своем. — А вот если имя ты мне не доверил, назвал поддельное, — жаль. Как же я тебя вспоминать буду? Нехорошо!

— А обо мне плохо думать — хорошо?

Костя уже оделся, но опять у него возникло ощущение, будто он забыл что-то очень важное. Это чувство знакомо каждому, кто не привык выходить из дому без оружия и вдруг оказался безоружным.

— Возьми меня с собой, — попросила девушка. — Не могу я здесь больше.

— С собой?

— Я все, все буду делать, что прикажут...

— Нельзя, Настенька, — мягко сказал Листопад. — Далеко — раз. Переплывать Днепр — два. Опасно — три.

— Я не боюсь.

— За себя ты вольна не бояться. А за дело мое?

Настенька вздохнула.

— Я сам приду к тебе, — обещал Листопад.

— Придешь?

— Приду.

— Я буду тебя ждать, Костя. — Она помолчала и повторила глухо:— Буду ждать.

Когда сборы были закончены, Листопад, запинаясь от смущения, сказал:

— Ну, поцелуемся, что ли, женушка, на прощание, — и шагнул к Насте.

Ласковые маленькие ладони гладили его волосы, касались лба и щек.

Они поцеловались — грустный, прощальный поцелуй, который оставляет на губах жаркую горечь.

— Иди, — сказала Настя, — и возвращайся. Я буду тебя ждать. Долго-долго.

Потом Костя пошел проститься с Петровной. Она хлопотала на огороде. Петровна перекрестила его на дорогу, а Настя проводила до колодца. Издали Костя еще раз махнул рукой, затем быстро, не оборачиваясь, зашагал прочь...

Стояли первые заморозки. Утром дорожная глина была не такой липкой, в колеях хрустел первый ледок. Листопаду шагалось легко, хотя на душе было не очень весело, а сундучок явно потяжелел...

Через сутки он был у заветного мостика и с радостным волнением ощутил холодок от ствола нагана, засунутого за пазуху.

Он пробирался к линии фронта березовыми лесами, перелесками. В лесу пахло прелым листом. Этот запах банного веника неотступно сопровождал его в осеннем лесу. Деревья стояли голые, и от это лес стал более редким, а просеки — более просторными.

Одинокие ели, которых летом никто не замечал за березами, сейчас стояли все как наперечет.

Ночью стоило запрокинуть голову, чтобы увидеть звезды. Они горели над черными верхушками берез. Листва, которая летом прятала звезды, сейчас шуршала под ногами путника печально и мертво.

Опавшая листва скрыла все лесные тропинки. В таком лесу нетрудно и заблудиться. Хорошо еще, что небо чистое — одинокий разведчик не любуется звездами, он ориентируется по ним.

Через трое суток Листопад был среди своих.

Он вернулся бы, конечно, намного раньше, если бы шел кратчайшим путем. Но по дороге Листопад завернул к немецкому аэродрому и весь день, вечер и ночь неподвижно пролежал в ломком заиндевевшем бурьяне, следя за сигнальными ракетами, которые ввинчивались в небо над летным полем.

А когда план аэродрома со всеми ангарами и бензохранилищем был зарисован, Листопад подкараулил немецкого летчика и выскочил на тропинку перед самым его носом.

Они оба катались по земле и хрипели в лицо друг другу, задыхаясь от усталости и злости. Немец был цепкий и хорошо держался на ногах, но меховой комбинезон стеснял его движения. Он прокусил Листопаду руку, но тот, изловчившись, страшно ударил его по переносице гранатой, поставленной на предохранитель, и унес тугой планшет немца, набитый картами.

Он очень боялся за эти карты, лежащие под целлулоидом, когда переплывал Днепр, уже тронутый у берегов тонким, хрустящим ледком. Он просушил карты у потайного костра раньше, чем успел высохнуть сам и перевязать вспухшую кисть руки.

Все было в порядке. Пометки на картах не расплылись, и Листопад теперь мог открыть адресный стол и выдавать справки насчет немецких аэродромов...

Майор Светлов встретил разведчика громоподобным приветствием, обнял, угостил чаркой, обо всем расспросил.

— Дивчина одна в Кувшиновке, хозяйская дочь, просилась со мной от немцев, — сказал напоследок Листопад.

— Где же она? Показывайте!..