Незабудка

Светлая прихожая с зеркалом и с просторной, пустой вешалкой. За прихожей в затемненной комнате тихо стонал больной старик. У его постели играла в куклы уже знакомая мне девочка.

Прошли в соседнюю комнату, хозяйка предложила мне снять шинель, присесть. Но разве смел я раздеться, сесть на кушетку или на стул в чистой комнате? Как это хозяйка не замечает — от шинели исходит зловоние, меня одолевают вши. Или она щадит меня и притворяется ненаблюдательной?

Я вышел во двор, нашел укромный куток, разделся догола, сложил за поленницей белье и натянул свою убогую одежду. Занятый своим туалетом, я пропадал во дворе довольно долго. И совсем не подумал о том, что хозяйка сильно встревожена моим отсутствием!

Я это понял, только когда хозяйка пришла за дровами. Она несколько раз отсылала меня в дом— долго ли простыть на зимнем ветру в гимнастерке, надетой на голое тело?

Притащил мелко наколотых дров, достал воду из колодца. Хозяйка попросила залить до краев большой бак на кухонной плите. Уже шесть ведер, куда столько?

Хозяйку зовут Тересой. В свою очередь, она спросила мое имя. Оказывается, Фаддей по-польски Тадеуш — распространенное имя среди поляков. Я так удивился! Вспомнилось, что на всей шахте «Ветка-Восточная» не найти было второго Фаддея.

— Наш храбрый Костюшко был ваш тезка. Слышали? — Лицо Тересы сразу посуровело, и она перешла на шепот. — Первая дивизия польских патриотов родилась с именем Тадеуша Костюшко. Она приняла крещение далеко на востоке, на смоленской земле. Пан слышал про их геройство?

Я отрицательно покачал головой.

Тем временем Тереса убрала дорожку с крашеного пола. Наверно, затевает мытье полов. Но тогда зачем она, помимо ведра, притащила в комнату таз, корыто, кувшин с кипятком? Оказывается, это баня — для меня! Тереса отодвинула стол к стене, окна занавесила. Лампадка у распятия тускло освещала комнату.

Пришло время раздеваться. Я стянул гимнастерку. Кости вот-вот пропорют тонкую кожу. Тереса вскрикнула: «О, раны Христовы!» — и закрыла лицо руками. Она застыдилась того, что не сумела скрыть испуга.

Тереса помогла мне раздеться, собрала в охапку зловонные лохмотья и вынесла их куда-то.

В ее отсутствие я попытался зачерпнуть кипятку, но то ли споткнулся на ровном полу, то ли пошатнулся. Рука задрожала, кипяток выплеснулся, меня обожгло, и я едва не разбил кувшин.

Очевидно, Тереса услышала стук. Она поспешно вернулась и принялась меня мыть. Я протестовал, упирался, но — все нерешительнее, по мере того как помощь становилась нужнее. Я заново остро ощутил стыд, от которого нас так долго отучали в лагерях.

Но поведение Тересы меня чем-то огорчило: молодая женщина совсем на смущается моей наготы — настолько я жалок, немощен. Живой скелет, или, как говорили в концлагере про тех, кто одной ногой в могиле, — «музулман»...

Тереса принесла заранее припасенный сверток с бельем, шерстяную фуфайку, старенький мундир польского жолнежа, галифе диагоналевого сукна с аккуратной заплатой на колене. Принесла со двора мою шинель и пилотку, черные от угля. Тереса ожесточенно водила утюгом по швам шинели и гладила пилотку с изнанки. В комнате запахло паленым сукном.

В простенке между окнами домовито тикали ходики, а под ними висела фотография польского жолнежа. Я подошел, всмотрелся. Жолнеж стоял у тумбочки излишне выпрямившись, с той старательной выправкой, какая отличает новобранцев. Щеголеватое, с иголочки обмундирование. Нет, это не брат Тересы, ни малейшего сходства — черноволосый, с тонкими, сросшимися бровями, заходящими далеко на виски.

Муж Тересы действительно на восточном фронте, но только не у фашистов он служит, а воюет «в партизанке», в Свентокшиских горах. Сперва числился в отряде Армии Крайовой, но те больше отсиживались, чем воевали, и тогда он, как и другие шахтеры, перешел в ряды Гвардии Людовой. Но вот горе — скоро год, как не было известий от него-или о нем...

И муж, и отец Тересы, и дед ее всю жизнь проработали в той самой шахте, куда теперь гонят пленных.

Потом я сидел, разморенный теплом, за столом. И стыдно сказать, ни о чем не мог думать, кроме еды. Сидел и глотал слюну.

На стул рядом со мной взобралась девочка. Она без особого любопытства взглянула на меня ясными синими глазами и принялась что-то рассказывать. Я понял, что она уже накормила дедушку.

Где же Тереса? Я заглянул в переднюю и обомлел: она стояла перед зеркалом! Глаза горели живым блеском. Нарядная кофточка. Платок откинут на плечи. Руки обнажены. Пепельные волосы скручены тяжелым жгутом на затылке.

Да, Тереса в самом деле очень похожа на мадонну, смотрящую с иконы. Только вот эта ямочка, едва приметная на впалой щеке, и яркие, чуть припухшие губы на бледном лице.

Неужто для меня Тереса нарядилась, для меня прихорашивалась перед зеркалом, прежде чем выйти к столу? Странно, почти невероятно — кто-то еще хочет мне понравиться!