Незабудка

Она со дня на день ждет возвращения мужа из строительного батальона. Ее Петрусь томился в плену и оттуда сбежал к партизанам, в отряд «Народный мститель».

До плена был тяжело ранен, но справки о ранении нет. Неужели справка обязательна при таком большом шраме? Шрам идет от правого плеча, пониже затылка, к левой лопатке.

В отряде у Дануты умер ребенок от воспаления легких.

Это было во время похода по замерзшим болотам, отряд со всех сторон обложили каратели, и партизаны с боем вырывались из огненного кольца.

Не всегда удавалось ей при этих рассказах удержаться от слез, и, вытирая их кулаком, она говорила:

— Не я плачу, беда плачет.

Данута рассказывала, как они штопали чулки и носки, натягивая их на гранаты: очень удобно. Зерно, выколоченное из ржаных охвостьев, мололи жерновами вручную. Но как туго ни бывало с продовольствием, в лагере держали с десяток кур. Партизанские разведчицы, в их числе Данута, носили яйца в дальние деревни на продажу немцам, полицаям.

По-видимому, люди, которые много пережили, становятся заботливее друг к другу. Данута была полна сочувствия к новой соседке, чей муж продолжал воевать. И ей тоже не от кого ждать помощи. Данута не рассказывала о себе подробностей, но Незабудка понимала, что та хлебнула горя по ноздри — и когда везли в арестантской теплушке в неметчину, и после того как выпрыгнула из вагона и вывихнула ногу, и когда перевязывала раненых в партизанском лазарете, где встретила Петруся, и позже, когда тонула в пойме Березины, где-то между Бегомлем и Зембином, и, наконец, трижды переходила через линию фронта.

Скоро год, как Данута приехала в Бобруйск, работает в швейной мастерской, которая называется «Ателье № 2». На самом деле, как видно из прейскуранта, их мастерская— второго разряда. Теперь заказчики чаще переделывают, перелицовывают из старого, нежели шьют из нового материала. Данута преимущественно занята тем, что распарывает трофейную одежду. В переделку идут мундиры, кителя, шинели. Самое хорошее трофейное сукно — черное, эсэсовское. А после того как мастерскую запирают — железная дверь, железные ставни, — Данута убирает помещение. За это платят еще полставки.

Она старше Незабудки лет на пять, но перенесенные обеими невзгоды уравняли их — будто ровесницы. Почувствовали взаимное доверие и потянулись одна к другой. Обе ждут мужей, обе понимают, что, держась друг за друга, легче будет их дождаться.

Данута доставала картошку, лук, капустные кочерыжки, и Незабудка варила вполне съедобный борщ, приправляя его молодой крапивой, которая со злой щедростью росла за банькой, на огороде Вашкевича.

Нужно было купить семена для огорода, и Незабудка забеспокоилась — как бы ей не обмишуриться. Семена огурцов, зерна мака или подсолнуха мы хорошо знаем, потому что едим их. А вот отличить семена моркови от петрушки...

У Дануты есть примус, но бензином его заправлять опасно, еще взорвется, а керосин раздобыть трудно. Продают его не каждый день, очередь выстраивается огромная. Впрочем, женщины пропускали Незабудку вперед, учитывая, что она в положении.

Удивительно, как быстро она обжилась в своей обители! И эта комната казалась поначалу неприветливой?

Незабудка приохотилась к радио и недоумевала — как это она раньше могла жить, не окунаясь с головой в большой мир?

Внимательно слушала сводки Совинформбюро — не упоминается ли 3-й Белорусский? Вышел приказ по их фронту — овладели городом и крепостью Пиллау. Жаль, нет у нее этого квадрата карты Восточной Пруссии, не догадалась выпросить у кого-нибудь из штабников при демобилизации. Успех, по всему видно, большой — двадцать артиллерийских залпов из 224 орудий обещали отгрохать 25 апреля в 23 часа.

Прослушать утренние известия стало для нее такой же необходимостью, как умыться после сна или пожелать Павлу доброго утра и благополучия. Какие бы радостные новости ни сообщал диктор, для Павла каждый день оставался днем смертельной опасности. Трудно сказать, как будет потом, но пока она не умеет не думать все время о Павле.

Снова и снова вспоминала свою жизнь с Павлом, минуты, когда обоих искали одни и те же пули, снаряды и когда они оставались вдвоем во всем мире...

— Ты меня определенно приворожила, — сказал он как-то с хриплым смешком. — Прямо ворожея.

— Так и ты околдовал меня, леший мой, весь в шрамах, залатанный... — Она прыснула ему в плечо.

— Вот так история! — деланно изумился он и повел плечом. — Выходит, наша семейка на нечистой силе держится...

Она с удовольствием рассмеялась, счастливая.

Как бы ей ни приходилось тяжко, как ни бывала близка к отчаянию, она даже мысленно не обращалась к Павлу, желая оградить его от своей беды.

Она любила воображать себя рядом с Павлом не в горестные, а в радостные минуты.

Было бы эгоистично заставлять Павла переживать ее невзгоды, сострадать ей в несчастьях. Она тянется к нему душой прежде всего тогда, когда может делиться с ним радостью, приласкать взглядом, смехом.