Незабудка [сборник 1987, худож. О. П. Шамро]

Конечно, Дородных можно величать и командиром батальона. Но разве там, в полку, и выше, в дивизии, в армии, не знают о потерях, какие батальон понес в боях за Вильнюс и на лесных дорогах, ведущих к Неману?

Сто тридцать три активных штыка — вот и все войско Дородных. Пусть люди с воображением называют его комбатом, пусть его даже зовут Верховным Главнокомандующим Особой Неманской группы — его войско не станет от того более грозным для противника. На самом деле он командует в этот рассветный час ротой неполного состава; правда, огневая мощь у этой роты усиленная.

В надувной лодке оставили место для Незабудки, но она отказалась от привилегии — не тот характер! А вместо себя усадила в лодку седоусого санитара, в батальоне звали его по имени-отчеству — Аким Акимович.

Незабудка уже вошла в воду, когда за спиной кто-то застонал. Оглянулась и увидела бойца, заросшего рыжим волосом; лицо его было искажено от боли. Он полз по берегу с телефонной катушкой на спине, волоча ногу в штанине, побуревшей от крови.

Не хотелось, так не хотелось выходить снова из воды! Раненым на этом берегу окажут помощь другие санитары, а ей приказано не задерживаться, не отставать от своих. Однако поблизости не было никого, кто мог бы перевязать раненого, исходившего кровью, и Незабудка пошла к нему, неловко ступая по гальке, холодящей ноги.

Обогнав ее, к связисту подбежал и оттащил его в кусты младший сержант, смуглолицый и черноволосый. Он уже достал индивидуальный пакет и собрался сделать перевязку. Незабудка молча вырвала из его рук бинт и принялась за работу. Ее всегда раздражали самодеятельные санитары, чья сердобольность позволяет им задержаться в тылу, отстать от тех, кто идет в первой цепи.

— Как тебя, девушка, зовут? — спросил младший сержант, когда она перевязала бойца и снова направилась к воде. — Кого поминать добрым словом?

— Вот войну отвоюешь, явишься на танцплощадку, будешь с тыловыми барышнями любезничать… И прошу мне не тыкать! Между прочим, я и по званию старше…

— За мной должен был Новиков присматривать, да вот… — Он кивнул в сторону рыжеволосого. — Я поплыву рядом с вами…

Она поправила санитарную сумку, перекинула сапожки через левое плечо, автомат закинула за правое и круто отвернулась от младшего сержанта.

Она чувствовала спиной его просительный взгляд.

— Будешь еще морочить голову! Адъютант мне по чину не положен. А если бы и полагался адъютант — нашла бы кого-нибудь понадежнее! Во всяком случае — не тебя…

— Вы меня не поняли, товарищ старший сержант. — Он шумно передохнул. — Сам прошусь под шефство. На случай, если ранят. Мне тонуть нельзя. Меня обязательно вытащить нужно. В любом виде на тот берег доставить…

Она повернулась к младшему сержанту, подбоченилась, оглядела его — от ног до непокрытой головы — с презрением, которое вовсе не хотела скрывать.

— А чем ты лучше других?

— Не во мне тут дело. А тонуть не имею права, потому что…

Больше она ничего не услышала, хотя младший сержант продолжал что-то кричать; она видела его обиженные глаза, темные и горячие, его подвижные, но беззвучные губы, беспомощную улыбку.

Новый снаряд ударил в прибрежный кустарник, поднял к небу грязный столб разрыва. Под босыми ногами Незабудки качнулась галька, будто она сразу стала очень скользкой. Осколки пропели на разные голоса.

Незабудка поспешно бросилась в воду.

2

За несколько минут все бойцы успели отчалить, отплыть от берега.

Плоскодонка и надувная лодка, где сидел Аким Акимович, уже были далеко. На плотике из телеграфных столбов разместился расчет с пулеметом. Противотанковое ружье привязали к спаренным половинкам ворот; за ними плыли три бойца. Белобрысый паренек долго нагружал свою бочку, затем столкнул ее в воду и поплыл рядом. Верзила, похожий на огромного розовощекого и пухлого младенца, — это он приволок из хуторка оконную раму — втиснул свои объемистые плечи в фрамугу и плыл.

Вот, собственно, и вся эскадра батальона, ее плавсредства.

Переправлялись вброд-вплавь, кто как сообразил, кто как приспособился. Два бойца плыли, держась за плащ-палатку — набили ее сеном и туго перевязали, получилось какое-то подобие плотика.

— Течение злое. Навьючиваться нельзя, — предупредил Дородных. — Переходим на вольную форму одежды!..

Дородных был озабочен и мрачен. Даже в те редкие минуты, когда он шутит, выражение лица у него такое, словно он испытывает непроходящую боль или во рту у него что-то горькое. Старожилы батальона помнят, что прежде комбат любил посмеяться. Но уже давно никто не видел на его лице улыбки. Он никак не может оправиться от контузии — стал туговат на ухо, и у него время от времени подергивается голова.

Со всех сторон слышались плеск, бултыхание, тяжелая одышка плывущих. Раздавались возгласы, выкрики. Шла своеобразная перекличка — никто в эти минуты не хотел чувствовать себя одиноким.

— Не хуже чем селедки в бочке!

— А в случае чего — не трать, кум, силы понапрасну, опускайся на дно.

— Как бы махорку не подмочило…

— Мокрей воды не будет!

— Я реку больше люблю с берега.

— Разве на тебя можно надеяться? С тобой только тонуть удобно…