Незабвенная

Этот день был полон треволнений. После обеда Эме никак не могла сосредоточиться на своей работе. К счастью, на ее долю выпало на сей раз не так уж много важных заданий. Она помогла девушке из соседней кабинки приклеить накладные волосы к какому-то необычайно скользкому черепу; она наспех прошлась кистью по коже ребенка, возвращая ей телесный цвет; однако мысли ее уже витали в бальзамировочной, а слух ловил шипение и свист кранов, шаги служителей, выносивших почечные лоханки, накрытые крышкой, негромкие голоса, требующие нить для шва или перевязку для сосудов. Эме никогда не бывала за клеенчатой занавеской, отделявшей бальзамировочные от косметических; скоро она получит доступ в любое из этих помещений.

В четыре старшая косметичка сказала ей, что можно кончать. Эме, как всегда, аккуратно уложила краски и флаконы, промыла кисти и пошла в гардеробную переодеваться.

Она должна была встретиться с Деннисом на берегу озера. Он заставил себя ждать, а когда явился, воспринял новость о том, что она приглашена на ужин, с раздражающим спокойствием.

- С тем самым Джойбоем? - сказал он.- Что ж, это должно быть забавно.

Однако новость о предстоящем повышении настолько переполняла ее, что она не удержалась и рассказала ему все.

- Ого…- сказал он.- Вот это уже кое-что. Сколько же это даст?

- Не знаю. Я этим не интересовалась.

- Ты будешь теперь зарабатывать прилично. Как ты думаешь, сто долларов в неделю они дадут?

- Вряд ли кому-нибудь, кроме самого мистера Джойбоя, столько платят.

- Ну, полсотни-то дадут. Полсотни тоже неплохо. Тогда мы уже могли бы пожениться.

Эме остановилась как вкопанная, изумленно на него глядя.

- Как ты сказал?

- Мы могли бы пожениться, сама подумай. Ведь меньше полсотни они тебе не положат, верно?

- А с чего ты взял, скажи на милость, что я за тебя выйду?

- Как же, детка, меня ведь только деньги и останавливали. Теперь, когда ты можешь содержать меня, нам ничто больше не мешает.

- Любой американский мужчина стал бы презирать себя, если б жил на деньги жены.

- Это правда, по я, видишь ли, европеец. В наших более древних цивилизациях не осталось всех этих предрассудков. Я не говорю, конечно, что полсотни - это много, но я согласен первое время потерпеть.

- По-моему, это просто низко с твоей стороны.

- Не будь дурой. Нет, смотри, ты что, и вправду разозлилась?

Эме и вправду разозлилась. Она сразу повернулась и ушла, а в тот же вечер, еще до того, как отправиться на ужин, второпях нацарапала записку Гуру Брамину. "Пожалуйста, не трудитесь отвечать на мое утреннее письмо. Я теперь сама знаю, что мне делать". Письмецо это она отправила в редакцию срочной почтой.

Уверенной рукой Эме исполнила весь ритуал, предписываемый американской девушке, которая готовится к свиданию с возлюбленным: протерла подмышки препаратом, который должен закупорить потовые железы, прополоскала рот препаратом, освежающим дыхание, а, делая прическу, капнула на волосы пахучей жидкостью под названием "Яд джунглей". "Из глубин малярийных болот,- гласила реклама,- оттуда, где колдовские заклинания барабанов взывают к человеческим жертвам, точно каннибал, вышедший на охоту, неумолимо подкрадывается к вам "Яд джунглей", последнее высококачественное творение "Жанеты".

Полностью экипированная таким образом для домашней вечеринки, Эме с легким сердцем ждала, когда у входной двери раздастся мелодичный голос мистера Джойбоя: "Хэлло! Я здесь!" Она готова была откликнуться на недвусмысленный зов судьбы.

Однако все в этот вечер было не совсем так, как она представляла себе. Самый уровень, на котором проходило свидание, оказался гораздо ниже ее ожиданий. Она почти не бывала в гостях и, вероятно, именно по этой причине имела преувеличенное представление о том, чего можно ждать. Мистер Джойбой был известен ей как человек блистательный в смысле профессиональном, как постоянный корреспондент "Гроба", близкий друг доктора Кенуорти и вообще единственное светило похоронного отделения. Эме благоговейно обводила киноварью неподражаемые контуры его творений. Она знала, что он член Ротарианского клуба и кавалер Пифийского ордена; его костюмы и его машина были безупречно новыми, и, когда он с щегольским шелестом шин уносился в свою личную жизнь, ей казалось, что он переносится в мир совершенно иной, во всех отношениях более возвышенный, чем тот, в котором жила она. Однако это было не так.