Незабываемое.1945 - 1956

— Вот, товарищ, рассудите, где у нас здравый разум? Сопляку — школьнику ясно, что лучше использовать местные средства для постройки здания, по планам, созданным местными же силами, которые базировались на местных условиях, чем ждать по приказу Москвы новый материал, чужие планы, которые придут к нам из Архангельска или Владивостока. Откуда им, головотяпам, знать, какой тип здания и из какого материала здесь строить нужно, чтобы он всем условиям отвечал? Все у нас так, потому что у заправил «ума палата». Спички делаются в Иркутске и везутся для продажи в Караганду, потому не будь зажигалок кремневых, месяцами нечем было бы огня зажечь. В Красноярске печи топят не своим деревом, а углем из Донбасса, а наше красноярское дерево гоним в Астрахань. Кричат, что в Алма-Ате яблоки родятся, да я что-то их яблок не ел, а привозные из Эривани. Под носом добро лежит, не смей трогать: предназначено для другого края. Таскают сюда, таскают туда. Поезд — составы неделями на станциях стоят — пути заняты. Вагонов не хватает. Туфта здесь, туфта там. Ну, как вам это нравится?

— По правде сказать, я ничего не понимаю. Десять лет стараюсь разобраться и не могу.

— Да и то, я что-то по одежде предполагал, а все же стеснялся спросить. Вы что, «освобожденец»?

— Свеженький.

— Пятьдесят восьмая?

— Да!

— Ну, дай вам Бог! — похлопывая по моей коленке, искренне пожелал собеседник.

— Вам-то, конечно, трудно в делах разобраться. Десятку отхватили и горя нахлебались, да и нам было не легче. Посмотрели бы вы, что у нас в 1951 году делалось! Сумасшедший дом! Куда едете?

— Заграницу, домой.

— Так вы иностранец? То-то я слышу, по-русски говорит, да чтой-то не то. Не по-нашему. А откуда же вы будете?

— Ну, по рождению я москвич, — рассмеялся я, — но прожил жизнь в Югославии.

— И я москвич! — обрадовался «дядя». — Земляки мы с вами. Как вас звать прикажете?

— Николай Николаевич.

— Так вот, Николай Николаевич, вы-то махоньким за границу ушли? А мы остались. Горе мыкали. От войны счастья ожидали. В каждом иностранце дружка видели, а они нас в морду, в морду, почем зря. Уж не знаешь, что лучше: от своих по спине дубиной получать или от чужого в зубы. А вы, чай, у нас в лагерях всяческого насмотрелись и натерпелись? Ну, да кто старое вспомянет, тому глаз вон!

— Глаз — глазом, но годы мои мне никто не вернет.

В наш разговор вмешался второй сосед, из железнодорожников.

— Вот в этом отношении, товарищ, вы правы. Годы нам никто не вернет. Вам десять лет, а нам всю жизнь. Напортили нам они. «Он», да Берия.

— Неужели же только «он», да Берия?

— Так выходит. Вы должны были сами видеть, как вас, как псов, гоняли до смерти «вождя» и до ликвидации Берии, и как все переменилось. Переменилось не только в лагерях. Полегчало. Будет еще легче. Народ не дурак. Что ему раз дали, обратно не отберут! Сумеем отстоять. А вы, слышу, заграницу едете?

— Надеюсь!

— Чего нас американцы все войной пугают? Читаешь газеты и изумляешься. Все, кажется, имеют, а на нас глаза таращат. Нам война не нужна. Будет война, опять нам на голову сядут. Мы мира хотим. Только в мирной жизни можно по пути прогресса государство на нормальный лад перестроить.

— Так говорят ваши газеты, а иностранцы считают, что СССР агрессивную политику ведет.

— Кто? Народ не хочет. Народу дай немного жизнь устроить. Дай нам хлеба, сахару, крышу над головой, чтоб с соседями из-за кухни не ругаться. Дай мужику землю свою обрабатывать.

Спутник как бы спохватился, замолк, закрыл глаза и притворился спящим.

На следующее утро я немного освежился в умывалке и стал у окна в коридоре, рассматривая мчащиеся мимо виды. Ко мне подошел молодой человек, который тоже ехал в нашем купе, но спал всю ночь. По виду не то техник, не то студент.

— Доброе утро! — сказал он приветливо.

— Доброе утро! — ответил я так же любезно.

— Слушал я вчера ночью ваши разговоры.

— Разве вы не спали?

— Нет. Лежал с закрытыми глазами. Я к вам сначала присматривался. Манеры у вас не «наши». Заметил, как вы помогали вещи чужие раскладывать. Разрешения спрашивали окно открыть, не надует ли кому-нибудь. Ну, и одежда «первый сорт» для освобожденных. Скажите, вот, когда за границу приедете, что вы о нас говорить будете? Коммунисты, сволочи, звери, чекисты? Всех под одну гребенку?

— Нет! Конечно, нет. Я умею делать разницу. Народ.