Незабываемое

Она вошла растерянная и окинула всех подозрительным взглядом. Прежде чем заговорить, она спросила, за что нас арестовали. Кое-кто промолчал, другие ответили:

— Ни за что.

— Вот и меня ни за что, — сказала лесничая и, облегченно вздохнув, добавила: — Теперь, видно, мода пошла ни за что сажать.

Она стала рассказывать о своем допросе, грубом и глупом поведении следователя:

— Беда еще в том, что следователя дурака дали, надо просить умного (будто это изменило бы ее положение. — АЛ.). Сказал он мне: «У тебя не голова, а сундук с клопами» — надо же такое придумать, и что я лесная шпионка. — Лесничая сквозь слезы рассмеялась. — И как я ему, дураку, ни объясняла, что у нас глухомань, людей не видать и сведений у меня никаких нет, кому нужна такая шпионка? «Знала, — говорит, — сколько деревьев имеется на твоем участке, вот тебе и сведения, ты и есть лесная шпионка!» — Следователь не сказал только, какой стране передавала она эти «бесценные сведения». Когда та пыталась убедить его, что такие сведения ни одной стране не нужны, и заявила, что он говорит чушь, следователь крикнул: «Я тебе покажу чушь! Сделаю так, что ты заговоришь! Ты Бухарина знала?» — «Откуда я могла знать его, он к нам в лес не ездил». — «Что прикидываешься дурочкой, будто бы не слышала, что враг народа Бухарин был?» — «Слыхать-то слыхала. И про врага народа, и про раньше». («И про раньше» — точно так она выразилась. Возможно, сболтнула эта несчастная женщина лишнее, полагая, что в лесу «не слышно», а «услышали», и это явилось действительной причиной ее ареста.) — «Что значит «про раньше»! Я тебе «про раньше» всыплю! Каким он был «про раньше» — забыть надо. Бухарин три месяца не признавался, все говорил «ничего не знаю, ничего не ведаю», сидел как божок! А когда посадили его в особую камеру, только тогда он стал давать показания. Камеры этой еще никто не выдерживал. Посадим тебя туда, и ты сознаешься».

Рассказ лесничей о допросе изобиловал невероятно грубыми, оскорбляющими женщину подробностями. Вот персонаж, по которому можно судить, кто в ту пору мог стать следователем в главной тюрьме НКВД. Безусловно, не все были такими. Попадались среди них и утонченные. Но, к сожалению, результат «следствия» от этого ничуть не менялся. Мягко стелили, но жестко было спать.

После того как лесничая упомянула Н. И., взоры моих сокамерниц были обращены на меня. И хотя Н. И. уже не было в живых, рассказ Землянички стоил мне бессонных ночей. Кто знает, пугал ли следователь несчастную женщину или за его словами об особой камере стояло то, что произошло на самом деле. Последнего не исключаю. Скорее, склонна думать, что именно так оно и было. И глупый следователь раскрыл тайну, которая так тщательно скрывалась.

Все познается в сравнении. Казалось бы, при сложившихся обстоятельствах роптать было не на что: и люди, и книги, и койка с бельем, и кормили значительно лучше, чем в лагере, и подвалы позади. Но душу точно червь точил.

Ежедневно я была в напряженном ожидании вызова к следователю. Часто двери камеры отпирали и дежурный надзиратель вызывал: «Кто на “мы”?», «Кто на “сы”?»… Мною же не интересовались. Лишь один раз, через несколько дней после свидания с Берией, в первых числах января 1939 года, я была вызвана к следователю, и он преподнес мне новогодний подарок:

— Подпишите протокол допроса, — сказал он. Я была крайне удивлена, ибо ни в Новосибирске, ни при разговоре с Берией протоколов «допросов» не вели. Но еще больше я была поражена, когда следователь подвинул ко мне чистый лист бумаги.

— Я пустые листы не подписываю, — заявила я с возмущением.

Тогда он перевернул бумагу, и я увидела отпечатанный на машинке протокол моего допроса — вопросы следователя и ответы за меня:

Вопрос: Состояли ли вы в контрреволюционной организации молодежи?

Ответ: Не состояла.

Вопрос: Занимались ли вы контрреволюционной деятельностью?

Ответ: Не занималась.

Вопрос: Занимались ли вы контрреволюционной агитацией?

Ответ: Не занималась.

И так далее, всего не помню. Несомненно, «протокол» был продиктован сверху, и я его подписала.

— Возможно, скоро Москву увидите, — сказал, улыбаясь, следователь, решивший, что только в целях освобождения мне было предложено подписать такой документ. — Соскучились по Москве?

Я в недоумении пожала плечами. Меня охватило чувство величайшей тревоги и страха. Попасть на ту волю, да еще прокаженной… Лучше здесь равной среди равных. Ведь даже в лагере и тюрьмах находились такие, кто старался держаться от меня подальше, хотя их было немного. Однако опасения мои оказались напрасными, протокол этот ни к каким результатам не привел. И остался для меня загадочным.