Незабываемое

Похороны Ленина забыть невозможно. Об этом много написано и стихами, и прозой. Но я была свидетелем всему этому. Лютый мороз, горящие костры, возле них прыгающие, чтобы согреться, красноармейцы в длинных серых шинелях и глубоко надвинутых на лоб буденовках. Ходоки-крестьяне, их было множество, в лаптях, с заиндевевшими от мороза бородами, с замерзшими слезами на глазах. Всенародное горе. Круглосуточное шествие в Колонный зал было видно из окон нашей квартиры в «Метрополе». Я вставала ночью с постели и смотрела на нескончаемый людской поток, освещенный пламенем ярких костров, движущийся к Дому союзов. Незабываемая, впечатляющая картина.

Смерть Ленина его ближайшие соратники переживали невероятно болезненно. Они, как теперь мне представляется, походили на мечущихся перед землетрясением животных, инстинктивно чувствующих приближение чего-то неведомого, но страшного. Конечно же, они не могли предвидеть, что в недалеком будущем в большинстве своем окажутся сброшенными Сталиным на свалку истории.

Справедливую мысль высказал при разговоре со мной Илья Григорьевич Эренбург: «Ближайшие товарищи Ленина совершили огромную ошибку. После смерти Ленина они обожествили его, чем воспользовался Сталин и благодаря своему великому умению зачислил их всех в крамольники».

Сталину льстило, когда его угодливо называли «Ленин сегодня», что вовсе не означает, что Ленин был «Сталиным вчера». Ставить знак равенства между этими двумя фигурами кощунственно.

Трудно передать мое состояние. В камере я переосмысляла свое поведение при разговоре с Берией. Перед кем же я бисер метала! В памяти всплывали бериевские фразы, на которых при допросе я не успевала задержать внимание, но сейчас казавшиеся особенно возмутительными. Как он смел сказать мне такое: «Дочь Ларина мало того что вышла замуж за врага народа, но еще и защищает его»! Но не только частое упоминание имени Ларина — даже кисть винограда, свисавшая из наркомовского пакета, напоминала об отце. Он любил свою родину — Крымское побережье, где море казалось ему ярче Средиземного, крымские степи, весной алеющие от цветущих маков, самые душистые крымские розы, самый вкусный крымский виноград, выращенный умелой рукой татар, и как раз именно этот сорт — александрийский мускат. «Волшебный край! Очей отрада…» — часто повторял он строки Пушкина.

Воображение перенесло меня на Черное море, я решила попытаться сочинить стихотворение о нем. Это были светлые моменты в моей безрадостной жизни: ни о чем ином не думать, забыться. Не только сочинять стихи, но и стараться запомнить их требовало напряженного внимания и давало передышку моим страданиям. Это был, вероятно, способ выживания. Зимой 1941 года, возвратившись из московской тюрьмы в лагерь, я записала это стихотворение на старой складской фактуре (бланке учетного документа) управления Сиблага НКВД. Фактура цела и по сей день. Вот что она сохранила:

О, море! Давно ты меня вдохновляло,

Но прежде стихи не лились.

Лишь только взамен за страданье и муки

Расплатой они родились!

Люблю я, когда ты заманчиво блещешь

И сердце в страстях твоих бурей кипит,

Люблю я, когда ты всем телом трепещешь

И рокот волны в моем сердце звучит!

Люблю наблюдать, как сгущаются краски,

Темнеет, мутнеет дневной колорит

И белая чайка в волнующей пляске

Над бурными волнами низко парит!

Коварно, могуче, ты так переменно,

Ты вечно куда-то спешишь!

И властью стихии, волною надменной

Ты губишь, ты рушишь, крушишь!

Я помню, однажды при лунном сиянье

Я тихо по лунной дорожке плыла,

И море влекло неземным обаяньем,

А ночь так прекрасна была!

И темные воды таинственным плеском

Шептали мне страшную весть…

И лунное сердце ночи своим блеском

Вещало мне близкую смерть:

«Умрешь ты, умрешь ты!», хоть это казалось,

Я тут же назад поплыла.

А море ехидно во тьме улыбалось,

А ночь так прекрасна была!

Я часто коварный тот блеск вспоминаю,

Закончилась жизнь в двадцать два[73],

С тех пор я живой в небытье пребываю,

Хоть жить начала я едва!

О, волны морские! Вы плещете вечно,

Волной обгоняя волну,

А жизнь людская течет скоротечно, —

Лишь миг! И уходит ко дну!

Описанное мной вечернее купание было на самом деле. Поэтому передышка оказалась недолгой — нахлынули воспоминания о смерти отца.

Как-то в Крыму в августе 1931 года поздним вечером Ларина отвезли на машине к берегу моря. Самостоятельно добраться туда по крутой дороге он не мог. Было полнолуние. Серебристая дорожка вырисовывалась удивительно четко. Оставив отца сидящим на скале у самой воды, я уплыла довольно далеко в море. И вдруг меня охватило чувство приближающейся смерти. Я круто повернула назад, стараясь скорее приплыть к берегу. Подплывая, я уже посмеивалась над своим необъяснимым страхом. И только решила рассказать об этом отцу, как нахлынула волна и смыла его. Я пыталась его удержать, но это оказалось не в моих силах. Нас потащило в море вместе, и мы погибли бы оба, если бы шофер издалека не услышал моего отчаянного крика. В тюремной камере это происшествие стало казаться мне тяжким предзнаменованием: отец после него не прожил и, полугода.